спросить у него сами…он проснулся два дня назад, но до сих пор не проронил ни слова.
Вождь приподнялся на кровати и повернул голову к незнакомцу. Тот продолжал невозмутимо улыбаться, нагло и беззастенчиво глядя в глаза самому Вождю. Это был большой скуластый азиат тридцати, или около того лет с квадратной головой и рельефным торсом. Один его вид, представлял угрозу, которую нивелировала лишь эта добродушная улыбка. Я подумал, а уж не Чингиз ли это Хан? Так себе будет компания.
Вождь медленно поднял правую руку и еле уловимо шевельнул ладошкой, будто приветствовал колонну демонстрантов, стоя на трибуне Мавзолея.
Азиат не отреагировал на приветствие. Он продолжал всё так же сидеть, глазеть в упор и невозмутимо улыбаться. Только может со взглядом что-то случилось. Может мне показалось, но в узких прорезях глаз будто сверкнули искорки. Так мигает фарами встречная машина, когда в ней сидит твой знакомый.
– Молчит говоришь? – Вождь улыбаясь краешком рта, продолжал сверлить незнакомца оценивающим взглядом. – На Лубянку бы его к моим ребятам, они бы его мигом разговорили…
Эх, знал бы он, что всё здесь происходящее…все: он, поэт, азиат и даже я, результат работы этих самых ребят с Лубянки. Знал бы он, что один из этих ребят сидит рядом с ним.
После незадавшегося общения с новым знакомым, Вождь решил, что на сегодня достаточно. Он сказал, что теперь ему нужно побыть одному, чтобы переварить всю обрушившуюся на него информацию. Я, пожал плечами, высказав свои сомнения, что вряд ли кто-то разбежится выделять ему отдельную палату. Оказалось, что Вождь имел в виду только меня. Я просто должен убраться на свою кровать и лежать там тихо, не издавая ни единого звука.
Поэт раздражителем не являлся, так как продолжал лежать, зажмурив глаза, а вот азиат Вождя немного напрягал. Он внушительно попросил, чтобы перед тем, как убраться на место, я натянул простынь между душкой его кровати и стойкой капельницы. Таким образом, он хотел отгородиться от взгляда этого блаженного. Я с радостью и благоговением солдата, которому отдаёт приказ сам генералиссимус, ринулся его выполнять. После того, как перегородка была сооружена, я отвязал Поэта, который так и не пошевелился, пожелал Вождю спокойных снов и, откланявшись, по-лакейски спятился к своей кровати.
Засыпая, я поймал себя на мысли, что мне всё больше нравится эта странная на первый взгляд операция. Когда бы мне ещё довелось побыть в таком обществе.
***
Утром меня разбудил крик Вождя. Он орал на бабку санитарку, которая прикатила на тележке завтрак и расставляла его по тумбочкам. Ему, видите ли, нужно два яйца в мешочек, горячий хачапури, стакан ледяного Боржоми и чашку хорошего бразильского кофе. Какого чёрта она суёт ему манную кашу, деревянную булку и эти помои. Пусть передаст своему доктору, чтобы он сам это жрал.
Санитарка, которая видимо не была введена в курс дела, ухмылялась, дослушивая монолог очередного шизофреника, возомнившего себя каким-то князем. Она, уткнув руки в бока, готовилась дать отпор. Как только шизик закончил, она с удовольствием нырнула