близкие, считай, родственные, а скоро и с деньгами будут такие же.
Андрей толкнул тяжелую дверь. В лицо швырнуло снежную кашу, замешанную на бензиновой вони. Из припаркованной у тротуара тонированной «девятки» неслось надрывное «…идет по плану! Все идет по плану!» Андрей улыбнулся, кинул короткий взгляд на Таньку и вышел первым.
III
Андрей
Андрей не любил пуговицы. Все без исключения, даже не фабричные, вырезанные или отлитые вручную. Что толку от декларируемой уникальности, если ты отличаешься от десятка соседей-униформистов только одной неявной деталью? И как заставить равнодушный взгляд выделить тебя из ряда других, таких же эксклюзивных и абсолютно одина- ковых?
Заходя в бутики дорогой дизайнерской одежды, Андрей рассматривал костюмы, блузы, пальто и, казалось, слышал, как пуговицы орут – кто в два, а кто и в четыре горла: «Я не такая, как все, кромка у меня ровнее и цвет ярче! Я особенная: на оборотной стороне у меня царапина. Пусть ее не видно, но она отличает меня от всех остальных! Посмотрите на меня!» Люди приходили в магазин, примеряли перед зеркалами одежду, и пуговицы – одна за другой – послушно совали голову в петлю. Потом из петли. И снова в петлю. Бесконечная казнь без надежды на смерть.
Молниям было легче. Ни одна из них не претендовала на индивидуальность и не требовала времени на особое обхождение. Вж-ж-жик! И готово. Даже простодушная липучка, нейлоновая сестра репейника, нравилась Андрею больше пуговиц. Она была хотя бы забавной: беззвучно хваталась сотнями крючковатых лапок за тысячи петелек и возмущенно шикала на тех, кто разрывал эту судорожную хватку. А пуговицы, эти безмолвные одежные солдаты, стоящие на страже тепла и морали, всегда были готовы предать. Они так и норовили вывернуться из петельной удавки, выставить на всеобщее обозрение затертые кружева лифчика или складки застиранных трусов, разрешить ветру хватать холодными руками голые шеи. Самые отчаянные из пуговиц тайно перетирали нитяные путы и дезертировали с места постоянной службы. Пыльная щель в полу, лужа с зеркальным отпечатком домов и деревьев, жирная глинистая каша дорожной обочины становились для беглецов вековечным убежищем.
За всю свою недолгую карьеру Андрей сшил всего две вещи на пуговицах. Одну – для несостоявшейся тещи, Танькиной матери, женщины выдающейся глупости и столь же впечатляющих размеров. Липучки были слишком грубы для невесомой струящейся ткани – серо-стального итальянского крепдешина; а молния, даже самая тонкая, бугрилась на квадратной спине горным хребтом, невысоким, но выразительным. И Андрей, пробежавшись по любимым магазинам фурнитуры, купил десяток овальных полупрозрачных пуговиц. Они были похожи на леденцы, их хотелось положить в рот и катать там до томной сладости, до полного растворения. Андрей нежно, всего несколькими стежками закрепил пластмассовые кругляшки на положенных местах, мимолетно позлорадствовав: он не купил ни одной запасной, так что в будущем несчастной дуре придется изрядно помучиться, подыскивая замену.
Вторую