посетила Екатерина Павловна Пешкова, жена великого пролетарского писателя [Максима Горького] и председателя Комитета помощи политзаключённым, впоследствии упразднённого. В беседе за благотворительным чаем общественную деятельницу прежде всего интересовало, как содержатся арестованные, не обижают ли их. В суть уголовных дел члены комитета, как правило, не входили.
Татьяна рискнула: от своего имени, чтобы не провоцировать ненавистную властям «коллективку», опротестовала арест.
– Вся моя «вина», – говорила она, – в том, что я честно и добросовестно выполнила свой долг, защитив прежде всего советский конституционный закон о свободе совести. Уголовно наказуемые действия совершили те, кто, попирая этот закон, заведомо провоцировали столкновение. Обвинение практически развалилось, а нас арестовали якобы за оскорбление власти. Не было ни малейшего основания для такого поступка. Теперь держат, не вызывая на допросы, не предъявляя по сути никакого обвинения!..
Пешкова пообещала разобраться. Через несколько суток юристов освободили.
Татьяну пригласили на Лубянку и предложили работу в ВЧК. Она кротко ответила:
– Взгляните на мои руки. Они слишком слабы, чтобы удержать «карающий меч революции»…
От неё отстали…»
В интервью Светлане Тихонравовой из той же газеты «Квартирный ряд» от 3 февраля 2005 г. А.Кравцов делится воспоминаниями об отце:
«Своих предков по отцу я знаю от восемнадцатого века… Во время Елизаветы Петровны мой пращур был старшиной войска Черноморского и в этом звании жалован дворянством. Указ подписан Екатериной, потому что Елизавета к тому времени умерла. Этот документ я храню. Его сын был донским священником в Новочеркасске. Внук – мой дед – управляющим Акцизного управления войска Донского».
Михаил Иосифович Кравцов был историком, археологом, часто уезжал в экспедиции на раскопки древних могильников под Семикаракорами и брал с собой сына.
Когда же Саша бывал в Ленинграде, он ходил в детский сад. Как-то с ним произошла интересная история, которая точно характеризует его личность, хоть ещё юную и не вполне сформированную, но имеющую одно безусловное качество – обострённое чувство собственного достоинства:
«[Однажды] воспитательница неосторожно обозвала его [Сашу Кравцова] «губошлёпом». Он перестал с ней разговаривать. Она пыталась всячески нажимать – результат был тот же. Детям стало интересно, чья возьмёт. И воспитательница применила репрессивную меру: велела сесть на табуретку в углу и оставила без прогулки.
Все ушли. Он сидел один в просторной комнате. Единственным развлечением был большой портрет Сталина во весь рост, от пола до потолка. Мальчик выдвинул табуретку в центр зала, уселся удобнее и предложил портрету послушать, что ему известно о товарище Сталине. Он вспоминал стихи и пел песни.
Особенно печальными, почти похоронными, казались ему мелодия и слова о том, что «он вёл нас на