Тучио.
Дона да Риальто, в отсутствие доны Муэрто вернувшая себе командирские замашки, посмотрела в угол комнаты, где в кресле дрожал молодой человек. Кажется, он был виконтом, одним из наследников благородных фамилий, исполняющих повинность пробовальшиков при тишайшем Чезаре. Его серенити полагал, что, если кто-нибудь из благородных патрициев желает его отравить, опасность травануть за компанию и своего отпрыска желание это несколько приглушит. Резонно полагал.
Косметика также могла быть ядовитой. Юный Тучио с насурьмленными бровями, нарумяненными щеками и забеленным лицом – сквозь белила пробивалась некоторая общая зеленоватость кожи – трясся от страха. Рукава молодого человека были закатаны по локоть, мокрые манжеты обвисли. Значит, синьора заставили опробовать также ароматные соли для ванны.
Маура повела меня через свою спальню.
– Виконт, можете быть свободны. Констанс, Ангела, за мной. Филомена, не дергайся. Девушки должны тебя раздеть.
Опустившись в горячую воду, я прикрыла глаза.
Панеттоне не крыса. Абсолютно точно. Она моя подруга, самая близкая, почти сестра. Она не может замышлять против меня. Не должна.
Горничные наносили на мою голову ароматную пузырящуюся мазь.
– Тебе нравится Филомен? – спросила я Мауру, сидящую у бортика на низкой скамеечке.
– Что? – удивилась она. – Что заставило тебя так подумать?
– Брат уверен, что ты с ним заигрываешь.
– Неужели?
Глаз я не открывала, мне хватало фальши в ее голосе.
– Он интересовался у меня, свободно ли сердце доны да Риальто.
– И что ты ответила?
– Что Маура предпочитает худощавых брюнетов и что ему следует адресовать этот вопрос лично ей.
Ангела попросила меня сесть, чтобы ополоснуть волосы, и разговор ненадолго прервался. Констанс прошлась по коже жесткой мочалкой, мои волосы обернули горячим полотенцем.
– Отдыхайте, дона догаресса, – сказала горничная. – Через четверть часа мы поможем вам подняться.
Дверь ванной комнаты закрылась. Мы с Маурой остались наедине.
– Филомена, – подруга говорила негромко и будто через силу, – мне нужно признаться тебе…
Она запнулась, махнула рукой и, решившись, продолжила уверенно:
– Мой отец желает получить один из островов, принадлежащих Саламандер-Арденте. Не перебивай. Я закончу, а потом ты решишь, простить меня или… или прогнать от себя навеки. Эдуардо…
И сдобная булочка Панеттоне рассказала мне все. Как оказалась в «Нобиле-колледже-рагацце», чтоб подружиться со мной, как подучила Эдуардо, что и как говорить, чтоб вызвать во мне нежные чувства, как сокрушалась, когда наследник да Риальто повел себя недостойно, и сокрушалась вовсе не его поведением, а тем, что моя любовь от этого умирала.
– Это была трусость, Филомена. Трусость и подлость. Я знала, что, когда с крючка соскользнешь ты, следующей приманкой отец изберет единственную дочь. Даже когда ты вышла за Чезаре, я надеялась, что после развода Эдуардо… Он ведь не злодей, просто слабовольный и подверженный…
Маура