над которым вертелась мельница, был пристроен к постоялому двору. Согревала его маленькая дровяная печурка, наполнявшая комнату запахом дыма и керосина. Вдоль стен Питер устроил полки, слегка провисавшие под весом медицинских книг его отца. Здесь же стояли чучела кроликов и сусликов, мензурки, реторты и прочие приспособления для химических экспериментов. В амбаре Питер скрывался от боли своей ежедневной Гефсимании, от школьных насмешек и издевательств. Здесь он уходил в свой собственный мир, в котором не нужно было бояться. Мальчик сидел за столом с тяжелым, погруженным в себя взглядом – чутким взглядом глухого. Его бледное лицо было таким гладким, что Джонни задумался: придется ли сыну когда-нибудь бриться? Ничто не выдавало чувств мальчика, лишь легонько билась вена на правом виске.
– Мама твоя сказала, ты хотел мне что-то показать? – заговорил Джонни.
– Да, новый образец.
– Ты как будто к чему-то прислушивался, – подходя к столу, отметил Джонни.
Чтобы подсветить линзу, мальчик закрепил на деревянной подставке фонарик.
– Ого. Какой редкий.
На стеклышке красовалась бацилла, способная убить грызуна.
– И рисунок какой!
Неспешно выпрямившись, Джонни подошел к мальчику со спины и по-старчески положил ладони на его худенькие плечи.
– У тебя удивительные руки, Питер, – слегка скривившись, пробормотал он. – Дай-ка я взгляну.
Взяв мальчика за руку, он посмотрел на его гладкую ладошку.
– Так смешно это все.
– Что смешного, отец?
– Ну, – улыбнулся Джонни, – наверное, то, что отцу сложно это произнести. Должно быть, так же думал и мой отец, и потому никогда не говорил. Но я все же скажу. Скажу, Питер… что я люблю тебя.
Ничего не ответив, мальчик уставился на отца своими огромными глазами, в которых, казалось, отражалась вся комната, целый мир. Только голубая скрюченная венка на правом виске слегка набухла. Джонни уж собрался уходить, как Питер произнес:
– Я тоже люблю тебя, отец.
Джонни смущенно прикусил губу и, когда способность говорить вернулась к нему, отозвался:
– Вот и славно. Знаешь, что еще я хотел тебе сказать?
С порывом холодного сухого ветра над ними без всякой цели и без всякой пользы закрутились лопасти. Джонни так и не починил мельницу, хотя плечо о ее крылья он разодрал задолго до рождения своего чудного сына.
– Не знаю, отец, – прошептал Питер.
– Я хотел сказать, не стоит обращать внимания на то, что говорят люди. Им никогда не понять чужой души.
– Даже думать о них не буду.
– Нет, Питер, пожалуйста, не говори так. Обычно те, кто не смотрит на людей, вырастают сильными, очень сильными. Но ты должен быть добрым. Добрым, понимаешь? Ты сильный, и потому ты сможешь сделать людям очень больно. Знаешь, что значит быть добрым, Питер?
– Не уверен.
– Что ж, быть добрым – значит устранять все препятствия на пути тех, кого любишь и кто в тебе нуждается.
– Ясно.
– Я сам всегда был таким препятствием, – закусив