в своей поэме фантасмагорию, рассчитывая на некий высший сценический эффект. Повествование настолько логично, элементы конструкции настолько тщательно выверены, что фантастическое кажется порой убедительней самой приземленной механики – присутствующим здесь же детальным описаниям метательных снарядов, осадных башен и устройству клумб в волшебном саду коварной Армиды. Калейдоскоп беспрерывно сменяющихся эпизодов ошеломляет, оправдывая самые смелые ожидания. «Поэма эта, – признавал Шатобриан, – превосходна по своей композиции. Она учит, как сочетать предметы изображения, не смешивая их между собою: мастерство, с которым Тассо переносит вас с поля битвы к любовной сцене, от любовной сцены на совет, с крестного хода в волшебный замок, из волшебного замка в военный лагерь, от штурма в грот отшельника, из шума осажденного города в тишину пастушеской хижины, – мастерство это достойно восхищения»[27].
То, что «Освобожденный Иерусалим» изначально построен на конфликтах, именуемых литературоведами амбивалентностью, было отмечено давно. Конфликты присутствуют здесь на всех уровнях – военном, идеологическом, нравственном, символическом. Это и столкновение двух миров – христианства и ислама, и борьба цивилизации против варварства, и противопоставление сельской стихии нарождающемуся городу. На этом возвышенном фоне выявляется множество противоречий не столь масштабных, продиктованных чувствами, свойственными человеческой натуре, – завистью, тщеславием, оскорбленной гордостью, жадностью.
Сегодня, спустя почти четыре с половиной столетия после выхода «Освобожденного Иерусалима», Тассо-страдалец вытеснил из сознания широкого читателя Тассо-поэта. Его трагическая биография заслонила поэму. Вокруг стихотворца нет больше романтического ореола, однако интерес к перипетиям его жизни, несомненно, превосходит интерес к его творчеству. «Торквато Тассо, – писал еще Н. Кукольник, – может быть, в истории человеческого рода составляет единственный пример, до какого бедственного состояния доводит неотлучное присутствие гения!»[28]
У переводчика поэмы это подчинение шедевра жизнеописанию вызывает категорическое неприятие. «Освобожденный Иерусалим» – творение самодостаточное, и хотелось бы, чтобы оно именно так воспринималось всеми, кто верит в особое, «царственное» предназначение поэзии. Талант Тассо громаден. В сравнении с картинами, созданными его безграничным воображением, тускнеют споры о том, насколько устойчивы были религиозные воззрения автора и в какой мере языческие мотивы поэмы противоречат христианскому аскетизму, декларируемому в его письмах и трактатах.
В пасторали «Аминта» Тассо рассказывает, как «певец любви» Тирсид, под именем которого он вывел самого себя, бродит по лесам, охваченный пламенем безумного вдохновения:
Для пастухов и ласковых дриад
Достойны жалости и осмеянья
Его поступки, но смешным и жалким
Не