своего предмета, во время занятий, виделся ей едва ли не волшебником, познавшим все самые причудливые тайны буквенного мира. Сама Кира писала стихи уже лет пять и чувствовала, что в этом, может быть, ее главное призвание, что в словах и ритмах живет какая-то невероятная магия, но объяснить это или хотя бы сформулировать, было ей не под силу. А этот Гендальф говорил о том, что она чувствовала, знала где-то глубоко внутри. Но эти мысли обретали плоть только на лекциях.
В это время, скрипнув дверью, пригнувшись и побрякивая ремнем косухи, в аудиторию прошмыгнул молодой человек весь в черном, с собранными в хвост волосами и длинным шарфом, свесившимся с шеи почти до колен.
Пригибаясь, как будто от этого его опоздание становилось менее заметным, парень занял место на «галерке», достал из внутреннего кармана куртки блокнот и ручку и начал писать.
Для Федора лекции по литературе были бальзамом на душу. Его родители умели ценить книжное слово и привили подобное отношение сыну: мама специализировалась на классике, папа, как и положено советскому инженеру, – на олдскульной научной фантастике. Однако последнее время, уже в Питере, отец пропадал на работе, а мать была в родном городе, Федор же и не надеялся найти достойных собеседников среди дыбенковских одноклассников.
Обычно опоздавшие вызывали в Кире раздражение тем, что бесцеремонно выдергивали из словесного волшебства, творимого с кафедры. Стремление узнать истину, ответы на волнующие вопросы, роившиеся вокруг тем, обсуждаемых лектором: «„Живи как пишешь и пиши, как живешь“ – кредо Батюшкова, ставшее актуальным для всех серебрянновековцев» … Кира уходила в анализ себя и своих стихов, пыталась выведать, почему они не оставляют ее, почему звучат в голове…
Очередной грохот деревянной двери и наклоняющийся как при обстреле парень, устремляющийся между рядами кресел на камчатку, привлекли ее внимание. В груди у нее что-то ухнуло, легкие наполнились воздухом, в висках зашумело. Всю оставшуюся лекцию тянуло обернуться и рассмотреть внимательнее, кто таков. Но где-то в глубине ответ был уже ясен.
Лекция завершилась, начался десятиминутный перерыв. В зал заглянула пятничная безымянная дама.
– Чукаева, договор забери после занятий. Федя, вторник и четверг! Не путать!
«Так значит, Федя», – пропечаталось в Кириной голове.
Еще через два часа, когда следующий лектор попрощался с аудиторией и все стали собирать вещи, она с удивлением заметила, что Федя весьма бодро и увлеченно говорит с одной из девиц. Блондинка на полголовы выше своего собеседника безучастно складывала тетради и ручки в сумку. Из зала они вышли вместе.
Кира забросила конспект в рюкзак, схватила пальто с вешалки и стала очень быстро спускаться по лестнице, на ходу одеваясь. Рядом с выходом из вуза, на набережной, ей удалось обогнать Федора со спутницей и, лихо лавируя между прохожими, скрыться в подземном переходе, полном торговцев сувенирами и пропахшем