с закрытыми глазами преклонила колени на скамеечке. «Должно быть, – с надеждой подумал Годвин, – молит Небеса даровать ей прощения за грех». Ричард стоял позади Марджери – голова опущена, пальцы стиснуты в кулаки, губы шевелятся в молитве.
Ризничий отступил в сторону, давая Филиппе войти в комнату. Леди с подозрением посмотрела на деверя.
– Здравствуй, Ричард. Ты ведь обычно не молишься по будням.
Епископ приложил палец к губам, призывая к тишине, и указал на Марджери.
Филиппа ничуть не смутилась.
– Марджери может молиться сколько ей угодно, но это женская половина, поэтому, пожалуйста, выйди.
Ричард, ничем не выдав облегчения, вышел и закрыл за собой дверь.
Он очутился лицом к лицу с Годвином. По взгляду епископа было понятно, что он не знает, как лучше поступить. Быть может, возмутиться: мол, как ты посмел, монах, вломиться в комнату без стука?! – но осознание, что он вел себя наипостыднейшим образом, видимо, мешало ему накинуться на Годвина с обвинениями. С другой стороны, епископу вряд ли подобало молить Годвина о сохранении тайны – ведь тогда он оказался бы в полной власти ризничего. Повисло гнетущее молчание.
Выждав некоторое время, Годвин сказал:
– От меня никто ничего не узнает.
Епископ облегченно вздохнул и перевел взгляд на служку:
– А он?
– Филемон хочет стать монахом. Он постигает добродетель послушания.
– Я у вас в долгу.
– Каждый должен исповедовать свои грехи, не чужие.
– Все же я признателен, брат…
– Годвин, ризничий. Племянник приора Антония. – Ричард должен знать, что перед ним не простой монах, а человек со связями, способный доставить неприятности. Чтобы угроза вышла не столь откровенной, Годвин прибавил: – Много лет назад, прежде чем ваш отец стал графом, моя мать была с ним помолвлена.
– Я слышал об этом.
Годвину хотелось закончить так: «Ваш отец бросил мою мать, как вы наверняка бросите несчастную Марджери». Вместо этого он с вежливой улыбкой произнес:
– Мы могли бы быть братьями.
– Да.
Прозвучал колокол на обед. Этот звон послужил долгожданным поводом разойтись: епископ направился к дому приора Антония, Годвин – в монашескую трапезную, а Филемон – на кухню, где помогал подавать на стол.
В очередной раз пересекая двор, Годвин размышлял. Его огорчила та животная сцена соития, но он чувствовал, что вроде бы поступил правильно. Ричард как будто поверил.
В трапезной Годвин сел за стол рядом с Теодориком, толковым монахом на пару лет моложе. Тот не учился в Оксфорде, а потому смотрел на ризничего снизу вверх, однако Годвин держался с ним как с равным, что несказанно льстило Теодорику.
– Только что прочитал, тебе будет интересно. – Ризничий вкратце поведал брату об отношении досточтимого аббата Филиппа к женщинам вообще и к монахиням в частности. – Ты ведь давно об этом говоришь.
На самом деле Теодорик никогда не высказывался на сей счет, зато всегда соглашался с более