Толпа мужиков стояла в очередь перед солдатом-цирюльником. Тот в большом переднике споро орудовал овечьими ножницами – кромсал мужиковы бороды. У ног его, словно очёсы пеньки, были накиданы разномастные волоса. Подходили к солдату мужики понуро, нехотя, а отходя, щупали руками голое, босое лицо своё и втихомолку отплёвывались. А громко не выругаешься – царёв указ с бородами в Петербург не пускать…
Посмотрели подружки, как мужичьи лица из кудлатых да сивых молодыми становятся, посмеялись. Вот и слёзы просохли, можно теперь до гостей ехать.
У Воробьёвых уж полно народу было, но только девицы да дамы – девичник. Ни царя, ни кавалеров его не ждали, и потому кто постарше – в русском платье явились. Оно и пристойней и свободней. Царица Прасковья с царевнами тоже были. Сразу Марии кивнула, подозвала.
– Ну, как дела, княжна, всё ли ладно?
Мария догадалась поблагодарить – есть ли тут царицына рука, нет ли, а «спасибо» дела не испортит. Прасковья разулыбалась, довольная, и хитренько заотнекивалась:
– То не я, то царевна Наталья тебе пособила, ей при случае поклонись. Она, может, и сегодня сюда заедет. Точно, правда, не обещалась… Ну, поди, Маша, вон там, в горнице дела ваши девичьи затеваются.
Все девицы и впрямь устремились из залы, Мария пошла за всеми. В комнате с малым числом свечей приготовлено было всё для гаданья: чашки с водой, круги воску в ковшиках, лучины, гребни, блюдо серебряное с платком. Занятно, подумалось Марии. Время, конечно, для гаданья подходящее – крещенский сочельник, однако нынче на все старые обычаи запрет наложен. А что ж об этом неугомонный Пётр Алексеевич не побеспокоился? Спросила потихоньку севшую рядом девицу – та неопределённо пожала плечами, не знаю, дескать.
Решили сначала на блюде гадать. Кликнули девок песенниц, склали на блюдо по кольцу с каждой девицы, блюдо платком накрыли. Под песню начали вынимать кольца и отдавать хозяйкам – каждая гадала, как пришедшиеся её кольцу слова истолковать можно. В это время Марию дёрнули за подол, глянула – карлица ручкой манит, в залу зовёт.
В зале дамы постарше – матери да тётки – картами занимались. И Наталья тут была, бегло улыбнулась Марии и шепнула:
– Царевна кличет. Благодари её да лишнего не говори.
Пока Мария прикидывала, что же это такое лишнее, чего говорить нельзя, ноги уже внесли её в малую горенку, где сидели царица Прасковья и темноволосая женщина с выпуклыми глазами царя Петра. Больше в её лице ничего царя не напоминало, но глаза – просто вылитые. По ним Мария любимую его сестру враз опознала и низко-низко ей поклонилась. Та встала, сделала навстречу шага два.
– Ну, здравствуй, княжна, вот ты какая.
Мария молчала, опустив глаза.
– Не люб тебе, значит, мой племянник? Нос от царского рода воротишь?
У Марии напряглись крылья носа.
– Наталья Алексеевна, я ни нос, ни что другое не ворочу, а превыше всего ставлю государеву и батюшкину волю.
– Ну-ну. Вижу, правду о тебе говорили, что Богом тебе не токмо красоты, а и ума изрядно дадено. Годишься!
Повернулась к сидящей у стола Прасковье.
– Что,