лучшие портреты в стране. Остался Погорелец Гроцка.
Таракан на подоконнике сонно пошевелил усиками – а Гашек подумал сперва, что он мертвый. Итка выдохнула, зажмурилась и сделала большой глоток. Так начинался каждый запой Войцеха Ольшанского.
– Вы приезжали в… замок, – осторожно произнес Гашек, ухватившись за неожиданную мысль, – когда… мой отец был жив. Говорили с ним. Те, кто на нас напал, искали что-то из его вещей. Что вы о нем помните?
Драгаш так сосредоточенно уткнулся взглядом в след от кружки на грязном столе, будто видел там собственные воспоминания. Повеяло холодом и сыростью: дверь корчмы открыли нараспашку, пытаясь вытолкать пьяного батрака.
– Умный был человек, хотя его знаниям не хватало… порядка, – подумав, сказал художник. – Я не видел никаких особенных вещей, но кое-что для него нарисовал. Он даже довольно щедро заплатил, за простой-то набросок углем. Что-то вроде подвески, причем деревянной – он это подчеркнул.
– Что он сделал с рисунком? – насторожился Гашек.
– Сложил вдвое и сунул за пазуху, – пожал плечами Драгаш. – Кто знает, куда он потом его дел. Не уверен, что это было так уж важно, иначе он не стал бы просить меня. Я ведь не только вам об этом рассказывал.
Итка и Гашек переглянулись, а потом почти в один голос спросили:
– Кому еще?
– Паре юношей из академии, которые спорили со мной об особенностях воспроизведения фантазий заказчика на бумаге или холсте. Это был исключительно профессиональный…
– Как звали этих юношей? – перебила Итка.
Драгаш снова пожал плечами.
– Это было до твоего рождения, милая, а многие юноши имеют свойство не задерживаться в стенах академий.
Соседний стол, за которым они сидели до этого, заняли двое в плоских синих шапках с замысловатой вышивкой. Они казались богатыми людьми, и корчмарь засуетился, предугадывая их пожелания. Когда один спросил о чем-то другого, стало очевидно, что это торговцы из Хаггеды. Плавность их языка, напоминающего шелест осенних листьев, сбивала с толку, не давая понять, где заканчивается одно слово и начинается другое.
На мгновение Гашеку показалось, что он услышал в этом шелесте странно выбивающееся, знакомое берстонское имя. Голова зачесалась от мыслей и воспоминаний.
– А отец с кем-нибудь говорил потом, когда вы сделали рисунок? Например, с конюхом? – спросил Гашек, почти наверняка зная, каким будет ответ.
– Точно, с к-конюхом, – икнул Драгаш спустя некоторое время – видимо, копался в памяти. – Я решил прогуляться верхом, и он велел заодно позвать своего слугу. Потом почти сразу ко мне присоединился. Ездили вдоль реки. Красиво там было. А что?
Гашек взглянул на Итку: он узнал, что хотел, пора уходить – к вечеру в заведении становилось слишком людно.
– Если достанете мне уголек и бумагу, – тихонько добавил художник, – я нарисую ту вещь еще раз.
– Мы… – растерянно произнесла Итка: ее, как и Гашека, беспокоила хаггедская речь за соседним столом. – Нам…
– Но