не отменить. Теперь охотники, вмиг ощутив себя дичью, паникуют, ищут личного спасения, отстреливаются наугад или в упор. Их много, до полусотни, но передовые два десятка на поляне – а там есть поляна – уже мертвы. Прочие сплачиваются в круговую оборону. У них не только спиннеры, но и автоматика – я слышала про оружие с непрерывным потоком огня, но думала, всё оно осталось в прошлом…
Вижу и чую зверя. Его звал малыш! Ему жаловался, ему, а не мне… Зверь – крупный, очень. Он много раз ранен. Я вздрагиваю, когда в него попадают пули, когда его шкурку жжет огонь. Мне больно, мне жутко до спазмов от спокойствия этого зверя! Он не уклоняется, он осознанно закрыл собой малыша. Зверь нашпигован смертью всех калибров, он уже наверняка мертв, много раз мертв! И все еще в бою. Зверь держится не на злости, он хладнокровно исполняет… долг? Спасает малыша. Рвет лапами грунт, прячет мелкого в яму… прыгает, врезается в гущу людей – и запах крови делается пёстрым, многоцветным! И крики… предсмертные. Я слышу их все, потому что зверь смолк. Он с самого начала не тратил себя ни на что лишнее. Рычанием парализовал врагов, использовал их замешательство, прорвался в кольцо засады и закрыл собой детеныша.
Глухой звук падения, и еще, еще… Трупы валятся из древесных крон перезрелыми плодами человечьей подлости. Зверь, получается, убрал стрелков в высотных засадах – заранее, до боя! То есть он способен на разработку стратегии? И на самопожертвование? Ничего себе зверь!
В горле ком. Рвота… Стыдно. Я не должна так реагировать. Я вскрывала лягух, крыс, кур. И еще – трупы людей, как раз с весны начался курс практической анатомии. Я много раз ассистировала на операциях, а наблюдала их – сотнями…
Но сейчас меня выворачивает и мнёт нескончаемый спазм. Будь проклят идеальный слух! Желчь идёт горлом, звон пульса наглухо забил уши, но я по-прежнему различаю крики людей, хруст их костей. Мне внятен даже веерный разлет ошметков и брызг крови… И через всё это – всхлипы детеныша.
Малыш жив. Ему по-прежнему больно.
Встаю на четвереньки. Ползу в гущу запаха крови, в логово страхов – горячих живых, еще теплых израненных, остывающих посмертных… В облако пороховой гари. Ползу, плачу навзрыд, спазмы эти идиотские – сухо в желудке, желчь, и та иссякла. Глаза ослепли.
Умные мысли тащатся за мной, как кишки за подранком со вспоротым брюхом. Куда я ползу? Зачем? Впереди – только смерть. Там нет никого на «моей» стороне. Самое время бежать без оглядки. Выстрелы наверняка кто-то слышал, он мне не друг. Надо спрятаться…
Кишки нашпигованных страхом мыслей лезут и лезут из меня, это физически больно и эмоционально опустошительно. Ни отцепить их, ни обрезать, ни засунуть в бессознание и заштопать наглухо, чтобы гнили там до лучших времен… Ничего не могу! Только ползти. Рывками. Спазмами. Как раздавленный червяк.
Зрение предало: включилось и показало всю картину. Центр её – детеныш. Маленький, по-прежнему живой. Он слабо дергается,