собирается стать врагом, но и те, кто считает его своим другом. Про это правило он никогда не забывал.
– В мире утверждено семь высших добродетелей, Магнебод, – медленно произнес он. – Я помню их так же хорошо, как в те годы, когда только учился читать. Благоразумие, надежда, вера, мужество, любовь, умеренность и справедливость. Но снисхождение среди них не значится. Я не собираюсь поощрять своим расположением людей, которые не в состоянии выполнять свою работу.
В шатре маркграфа царила приятная прохлада, здесь работали фильтры, не пропускающие внутрь ни пыль, ни жару, ни миазмы человеческих тел. Кто-то из слуг уже разжег в курительницах благовония – мирру, сандал и амбру. Пажи терпеливо стояли с одеждой в руках, ожидая, когда Гримберт прикажет им переодеть его. Был и кувшин вина, но к нему он даже не притронулся – из крови еще не до конца испарился вызванный схваткой адреналиновый холодок. Возможно, он выпьет еще немного вина с морфином перед тем, как идти к Алафриду на военный совет, но не сейчас. Сейчас он и так чувствует себя превосходно, кроме того, сейчас важно сохранить ясность мысли.
Как никогда важно.
Гримберт коротко махнул рукой. Вышколенные слуги мгновенно покинули шатер. Все эти пухлые пажи с угодливостью в глазах. Томные девы с талиями настолько тонкими, что можно обхватить одной ладонью, как ножку бокала. Менестрели, жаждущие усладить его слух новейшими аахенскими балладами. Декламаторы, загодя приготовившие свитки его любимых стихов. Сейчас все они вызывали лишь досаду. Как разбросанные в беспорядке предметы обихода, беспомощные сами по себе.
«Всего лишь чернь, – подумал он рассеянно. – Благодарно лопочущая, испуганно дрожащая, умоляюще всхлипывающая, она всегда остается прежней. Неспособной вырваться из оков своей сущности, стиснутая своими жалкими примитивными желаниями и инстинктами…»
Снаружи что-то звучно ухнуло, точно кто-то сломал напополам сухую ветвь. Спустя половину секунды или немногим более до ушей Гримберта долетел крик – жуткий отчаянный вопль, оборвавшийся нечленораздельным хрипом. Точно кричавший лишился чувств, не в силах полностью осмыслить количество отпущенной ему Господом боли. Гримберт одобрительно кивнул сам себе – хотя бы сквайры все еще выполняют приказы своего господина без опоздания…
Магнебод молча смотрел на него, будто пытался что-то рассмотреть в полумраке шатра.
– Удивительно, – пробормотал он, непонятно к кому обращаясь. – Действительно удивительно.
– Что именно? – резко спросил Гримберт. – То, что я использую дарованное мне императором право вершить суд?
– Нет. Удивительно, как ты не похож на своего отца.
Гримберт нахмурился. В устах Магнебода это прозвучало двусмысленно. А Гримберт не терпел двусмысленности, в чем бы она ни заключалась. Двусмысленность – корень неточности, а он презирал неточности. Одна маленькая неточность может погубить тщательно продуманный план, безнадежно порвать тонкое кружево паутины.
Он привык плести паутину, более того,