Коусейру, вороны не плачьте мама, вороны иди в дом простудишься балда, вороны волны, вороны лошади, вороны больничные санитары, вороны врачи велевшие привязать меня к кровати
– Это ваш внук?
трость сеньора Коусейру сначала выписывает смутные арабески, а потом замахивается на японцев
– Нет, он мне не внук, он мне
если он назовет меня сыном тут же разобью вдребезги супницу
вороны четырежды семь, пятью семь, шестью семь, опять угодил за парту придурок, колики, рвота, холод в животе, ложка, спичка, не давайте мне лекарств и я не стану ломать машину с деревянными колесами, он мне не дедушка он мой отец, как теперь его успокоить, мой отец, клоун
– Ну почему Карлуш?
в парике с губной помадой вылезающей за края губ, бретельки платья сползли с плеч, в открытое окно
штора, люстра, оловянный каркас и несколько лампочек по кругу, три из них зажжены
сколько будет семью три?
остальные перегорели
– Возвращайся к доне Элене не буди соседей
голос совсем не похожий на тот, что пел со сцены, украшения блестящие только в свете софитов, ванны не было, умывальник из мраморной крошки и запах испанских духов вместо кошачьей вони, воду нагревали в кастрюлях, потом несли ее покачиваясь в облаке пара, держа тряпичными ухватками за обе ручки, клоун
– Я обожглась!
Руй лежа тянется за газетой
– Ты обожглась дорогая?
ярко-красное пятно покрывается волдырями, папа в поисках крема от ожогов, а под руки попадаются то лаванда, то ацетон, то портреты его – рыжей, его – блондинки, его – севильской танцовщицы с огромными кастаньетами и в пышной вуали, Руй, перелистывая страницу, проверяя на месте ли сигареты
– Ты не можешь найти крем дорогая?
<…>
Мне нравилось бывать на Принсипе-Реал по воскресеньям из-за шляпок, туфель, цилиндров с атласными лентами спадающими на спину, из-за шлемов с виду железных а на самом деле фетровых украшенных голубыми плюмажами, в Бику-да-Арейя был только шкаф с зеркалом в котором отражение ушибалось раньше чем мы, нам не больно но мы осматриваем колено потому что отражение его осматривает и мажем йодом видя что отражение мажет свое, почти пустой шкаф, какие-то тряпочки, несколько поясов, несколько шерстяных кофт, а дома у папы женская одежда занимала всю кухню, кладовку, сыпалась на диван раскинув рукава, оробевшая дона Элена раздвигая паутину из густого аромата духов ставила меня на пол, Руй
нет, тогда еще не Руй, Лусиану, Тадёу
мелькал где-то на заднем плане
кажется голышом
и ни тебе доброго утра ни здрасьте, помню как некий сеньор с проседью косясь на телефон засовывал под лампу бумажные деньги, папа
– Ты уверен, что твоя жена ничего не знает?
портмоне выныривает из кармана пиджака, две бумажки, три бумажки, папа успокаивает гостя накрывая телефон ладонью
– Не знает
сеньор Коусейру отчего-то смущенный когда я возвращался на улицу Анжуш хватал меня и отрывал на сантиметр или два от пола <…>
моя мать Жудит мой отец Карлуш