– да, надо было, хорошо что приехал. – Я уж тогда… как впервой довелось увидеть Настасью Никитишну… подумал, что, верно, не из боярышень девица-то, если так вольно ездит.
– Нет, не из боярышень, упаси Бог, – усмехнулся Фрязин. – А ты пистоль немецкую, что ли, принес?
– Пистоль? – изумился Андрей. – Да, только… откуда те про нее ведомо?
– А я, вишь, постельничего Годунова днями повстречал, а он говорит: есть-де у сотника Лобанова хитрая пистоль немецкой работы, да он ее изломал, и я дал совет, чтоб к тебе снес, так ты уж не откажи, глянь там, в чем беда…
– Да, он… говорил мне, верно. Принес и пистоль, только думаю, – может, не надо было, ты, чай, и так без работы не сидишь?
– Не сижу, верно. Ну, пойдем ко мне, гляну на твою цацку, что там за чудо такое…
В работной Фрязин подошел к непривычно большому окну, перед которым еще висел налитый водой стеклянный шар, и стал разглядывать протянутое гостем оружие.
– Да-а, – сказал он, – изрядно сработано… Видал я у них такие – в баварской, помню, земле. Они их «револьверными» зовут… Оно конешно, сподручно – сразу, вишь, шесть зарядов, и знай только бочонок прокручивай. Ан его-то и не прокрутить…
– В том и поломка, – сказал Андрей.
– Ну какая это поломка. Бывает, раздует ствол – вот это уж беда… коли трубка была худо прокована, аль трещину какую недоглядели, так Боже упаси при заряжании пороху пересыпать сверх меры. А иной и пересыплет, чтобы, значит, бой был дальше. Дуракам-то закон не писан. Ладно, налажу я твою пистоль, пущай полежит покамест, мешкать не стану.
– Да мне, Никита Михалыч, не к спеху.
– Тебе не к спеху, а у царя свои расчеты – а ну как опять воевать кого пойдет, крымцев там, литовцев… В походе пистоль-то пригодится.
– Покуда литовцы с крымцами нас воюют, не мы их, – заметил Андрей. – Вон как под Оршей получилось: князь Петр Шуйский, Плещеев с Охлябиным, князья Палецкие, пять тысяч войска, конница, огневой наряд – все сгинуло в одночасье, попались как слепые кутята! – Он скрипнул зубами, с маху ударив кулаком по стене.
– Слыхал я, будто Курбский там был с Радзивиллом? Этот воевать свычен, – сказал Фрязин.
– Кто, Радзивилл?
– Тот тоже… а я про Курбского говорю, про твоего тезку. Он ведь, как Полоцк ходили брать, был воеводой сторожевого полка?
– Да, впереди шел, – неохотно сказал Андрей.
Ему не хотелось говорить о князе Курбском, измена прославленного полководца до сих пор язвила его, словно отравленная заноза. Он ни разу и словом не перекинулся с самим князем; но с той поры, как впервые – мальчишкой – увидел его в казанском походе, Курбский был для него примером истинного воина – бесстрашного, умного, умеющего не только лихо рубиться, но и водить за собой тысячные рати. Весть о том, что Курбский – всесильный наместник Ливонии – прельстился литовским золотом и порушил крепкое целование, воровски перебежав к Жигимонту, была для него как удар по голове. Сперва даже не поверил, думал – облыжно говорят или перепутали с кем иным. К польскому