оврага и леса за ним. За окном бушевала июльская гроза и было уже темно, когда в дверь внезапно постучали. На пороге стоял промокший под дождём пожилой человек в военной плащ-палатке, с посохом в руке и вещмешком за плечами. Наш Дружок – добродушная преданная дворняга – радостно вилял хвостом и подпрыгивал, стараясь лизнуть гостя в лицо. Обычно о появлении чужого около нашей ограды он оповещал грозным и громким лаем, а тут вдруг ластился к незнакомому человеку. Подивились мы, гостя в дом пригласили.
Оказалось, что ищет он свою внучку, которую отвезла и бросила на какой-то станции его непутёвая пьяница-дочь. Вначале он мне страшным показался: глаза глубокие, цепкие, под мохнатыми грозными бровями и большая окладистая борода. Разговаривал странно – всё больше «окал» и в каждом вопросительном предложении слово «чай» говорил.
Бабушка сказала, что из далёких он мест – Нижегородских.
– Эко, судьба странника занесла, – вздыхала она.
Звали старика Егор Кузьмич. Мы, затаив дыхание, слушали рассказ про чужую беду, и сразу вспомнили брошенную в начале лета на станции девочку, сбитую ночью скорым поездом. Разговоров было! Разве такое забудешь? Но как о таком горе сказать несчастному, уставшему путнику, который через всю страну, почитай, проехал? Может, та девочка и не его внучка вовсе.
Уложили старика в сенях, да проворочались почти без сна всю ночь.
Бабушка всё вздыхала да причитала: «Вот горе-то горькое, как человеку сказать?»
С утра побежала в участок поговорить о погибшей девочке с бывшим своим учеником, а теперь участковым нашего посёлка.
А потом и деда в участок пригласили, затем в район, в отделение милиции отвезли и, выяснив, что погибла именно его внучка, Егор Кузьмич с каменным лицом вернулся к нам проститься и вдруг слёг с инфарктом. Не выдержало сердце старика. И взяли мы заботу об одиноком больном человеке на себя.
Так и остался он жить с нами до конца своих дней. Совсем скоро я почувствовала его добрую душу, большое сердце и ластилась к старику, как Дружок на пороге в первый вечер.
Его появление окрасило мою жизнь новыми яркими красками, незабываемыми впечатлениями и знаниями. Деда своего я не застала живым, отца у меня не было. Жили мы в покосившемся старом доме, и отсутствие в нём хозяина выглядывало из каждого угла.
Старик прижился у нас, я стала звать его дедом, а мама и бабушка – Кузьмичом.
К зиме Егор Кузьмич поправился. Руки его, привыкшие к труду, сами находили дело днём, а вечером, когда все собирались в доме, он уходил в отведённый ему угол за занавеской и читал толстую книгу, привезённую с собой в рюкзаке.
Книга была старинная, нестандартного формата, имела кожаный переплёт и золотое тиснение.
Уже через год трудно было вспомнить время, когда не было в нашей жизни этого удивительного человека. Летом наша усадьба выглядела обновлённой и добротной. Новый сарай, ровный забор, укреплённый фундамент дома и резные