оставалось после этого Яшке, сыну так до конца и не прощённого «врага народа»? Бить себя в грудь и доказывать, что случившееся с отцом – глупейшее заблуждение, преступная ошибка, и тем, кто допустил её, давно пора извиниться и покаяться перед ним?! Но разве такое в обозримом будущем возможно? Все прекрасно понимали, что никому спустя столько лет даже рассуждать об этом не захочется, тем более признавать свой – или своих предшественников? – промах и приносить извинения. Какой-нибудь очередной толстомордый третий секретарь только и ждёт момента, чтобы очередной раз ткнуть лицом в грязь, унизить и вволю поиздеваться над оболганным и униженным фронтовиком…
Впрочем, здесь уже дело было даже не в еврейском происхождении отца. Никто не считал, сколько людей прошло эти проклятые лагеря, и каких они были национальностей. Работала мясорубка, исправно перемалывающая косточки всех, кто в неё попадал. Сколько погибших от голода, холода и непомерных нагрузок осталось лежать неучтёнными в этой промёрзшей заполярной тундре или в дальневосточной тайге? А разве меньше было замучено и свалено в безымянные братские могилы вдоль железнодорожной колеи на полустанках, даже не доехав до мест заключения?!
Обо всё этом Яшка знал и довольно часто выпытывал всё новые и новые подробности у отца, очень неохотно рассказывающего о прошлом. Яшка и сам пока в точности не понимал, для чего ему это нужно, и стоит ли провоцировать человека на такие тяжёлые воспоминания. Просто чувствовал, что всё это рано или поздно ему пригодится. Для чего – пока не ясно, но молчать о явной и преступной несправедливости, постоянно преследующей их семью, он не собирался. Да что их семью – всех, кто жил в стране победившего социализма в те безумные военные и послевоенные годы. И в самом-то деле – все мы были тогда одной семьёй…
Со своими новыми друзьями он старался обходить такие спорные темы. Они его вряд ли поняли бы. Отец Лобзика был подполковником на военной кафедре в их институте, и, узнай Лобзик что-то о Яшкином отце, едва ли был бы на его стороне. Триха своего отца вообще не знал, а мать ничего о нём не рассказывала. Больше информации о собственном родителе выдавал Аноха, но батя у него был законченным алкашом, пропивающим всё попадавшее под руку, за что был нещадно и регулярно бит собственным сыном. Петя же и Галка только пожимали плечами при разговоре о родителях. Те были простыми служащими и рабочими, и интересоваться их судьбами даже собственным детям было неинтересно и скучно. Всё как у всех…
Однажды Яшка неожиданно для самого себя наконец нашёл более или менее приемлемый ответ на вопрос о собственном будущем. Вероятней всего, он когда-то уедет в Израиль, о котором только-только начинались повсеместные кулуарные разговоры. В том числе и среди друзей-неевреев. Для кого-то эта страна была газетным агрессором и угнетателем несчастных братских арабов. Правда, не совсем было ясно, почему арабы – братья советскому человеку, и почему никак не могут дать израильтянам