под которую сразу тянуло танцевать.
Потом Дока сменял Шелли и вёл рассказ о Польше, где он родился, и о своём старинном доме, окружённом высокими соснами, раскачивающимися на ветру и поющими свою собственную неповторимую шуршаще-шелестящую песню. И часто декламировал белый стих про зайца, прыгающего в снегу под сосной и стучащего одной лапой о другую:
"Смилуйся над нами, Господь!
Какие ж холодные дни!
Сосны вон замёрзли совсем,
И лапы мои словно лёд.
Боже, как хотел бы надеть
Крестьянские валенки я.
И у тёплой печки сидеть
В уютной избушке своей.
С серенькой пушистой женой,
Прижавшейся боком ко мне".
А затем он мечтательно вспоминал о падающих звёздах, за которыми совсем мальчишкой наблюдал по ночам в окно, пока вся семья спала.
"Когда-нибудь, когда ты подрастёшь, я покажу тебе падающую звезду", – говорил он, и маленькая Эра знала, что он непременно сдержит обещание, и была взволнована до глубины своей детской души.
Следом приходила старая Минни Петровна, вернее сказать, ужасно старая, гораздо старше Наны, ведь много-много лет назад она была няней ещё у сестры Маззи. Она всегда пела высоким дрожащим голосом одну и ту же диковинную песню, звучавшую для маленькой Эры так:
"Эптаха, бэптаха, колло, ди ялось,
Космоси, филкоси, эптаха, ду", – что, разумеется, только казалось бессмыслицей, на самом деле наверняка означая нечто мудрое и прекрасное. Но Минни Петровна так никогда и не объяснила ей смысл тех загадочных слов, поэтому маленькая Эра предполагала, что, возможно, речь идёт о птице, которую зовут "Э-птаха, Б-птаха".
А потом, когда наступала темнота, и зажигались лампы, и тёмные окна занавешивались тёплыми красными шторами, и Нана садилась играть в пасьянс за стоявшим перед диваном большим квадратным столом, в детскую входила Юлия, горничная Маззи, тихо шурша своим жёстким чёрным шёлковым платьем, с доброй улыбкой на лице и покачивавшимися длинными золотыми серьгами, звеневшими всякий раз, когда она поворачивала голову.
"Юлькинсон, душенька", – восторженно встречала её маленькая Эра, обожая такие визиты.
А старая Юлия степенно отвечала: "Мой Петушок, золотой гребешок".
Это было их обычное приветствие, повторявшееся каждый вечер, после чего Юлькинсон, устраиваясь в глубоком кресле у кровати маленькой Эры, задумчиво произносила: "А теперь дай-ка вспомнить, на чём мы вчера остановились? О, да, я знаю. Мы закончили сказку о спящей Царевне, а сегодня я обещала тебе другую – про Ивана-Царевича и Жар-Птицу. Итак, слушай внимательно, я начинаю:
"Вот как всё было,
И я там была,
Мёд-пиво пила,
По губам текло
Да в рот не попало" (что являлось озадачивающей, но традиционной присказкой или концовкой любой русской сказки).
"В стародавние времена, в золотом роскошнейшем тереме, жили-были да царь с царицею, было трое сыно́в у них мо́лодцев: двое старших