и не вода, но из лужи. Поэтому для него аромат эстрагона оставался недосягаемой роскошью. Он почувствовал, как солёный вкус воздуха Пустошей обдаёт внутренности спиртовым теплом, как накатывает ностальгия, делая мир вокруг спокойным и уютным. Нестерпимо захотелось на солончаки…
– Ты чего? – забеспокоился Грамыч.
– Да в порядке всё! – Хенграунд понял, что затих на несколько минут. – Смакую! Хороша, чертовка!
– Это точно! Может, ещё по одной? И ты это… угощайся.
На лавке, там, где только что были пластинки, обнаружились две порции картошки-фри и открытая черёпка соуса.
– А пластинки куда делись? – удивился Сорог.
– Да пока ты от удовольствия лыбу давил, я попросил соседа Дениску домой их забрать. Он в соседней квартире живёт. Как приду, заберу. У него и картошки стрельнул. А то ведь семки семками, а под такую штуку закуска точно нужна. На ней, поди, самолёт взлететь может.
«Самолёт не самолёт, а «жигули» едут», – едва не брякнул Сорог. Картошка оказалась горячей, будто только из фритюрницы.
– Твой Дениска телепорт изобрел что ли? Картошкой-то ожечься можно!
– Эм… – Граммыч ненадолго задумался. – Рюкзак у него с теплоизоляцией. Всего-то делов.
– Брендовый небось? Фастфудня-то на другом конце города.
Уже немного зарозовевший Грамыч снова чуть помешкал с ответом:
– Спрошу у него при случае. Наливай!
Налили и выпили. В груди снова заложило от спирта, желания ехать вдаль и дышать солёной взвесью. К третьей стопке в бутылке оставалось на донце. Решив немного притормозить, Сорог спросил:
– Так зачем тебе все эти условно одинаковые пластинки, Грамыч?
Уже изрядно захмелевший собеседник вскинулся, как будто желая отмахнуться от вопроса, затем, мазнув взглядом по окрестностям, вздохнул:
– Знаешь, вот там, рядом с театром дом, а лет двадцать назад на его чердаке был архив одной прозападной языческой секты. Их тогда много разных было. Сект, а не архивов.
– Слышал я что-то про тот чердак. Даже бомжи сейчас туда забираться боятся…
– Ну, это уже сказки, – Грамыч снова вздохнул. – А я тогда молодой был, в шайке этой – девки как на подбор, да с идеями свободной любви.
– А пластинки здесь причём? Ностальгия?
– Если бы… Назначили меня, понимаешь?
– Кем? Куда? – «тархуновый» дистиллят понемногу разогревает, и вопросы звучат куда более заинтересованно, чем хотелось бы.
– Собирателем. А назначила… да Кем, так их тогдашнюю главную звали. Это вроде как тьма по-древнеегипетски.
– И что собирал? Болячки на болт с их-то свободными идеями?
– Нет, – казалось, Грамыч подколки не заметил. – Музыку собирал. И с тех пор остановиться не могу.
– Это ещё почему?
– Я сначала тоже не понимал, зачем. Думал, может, наговор какой или сглаз. А как старше стал, разобрался. Мне ещё тогда в архиве всё рассказали, да как-то невдомёк было. Собираешь и тащишь, а тебе потом обламывается.
– И теперь обламывается?
– Да какое