руками бока, на повышенных тонах и с усилением в голосе встречала Ульяна Парфентьевна пришельцев. – С чем пожаловали, с бутылкой, поди?
Оленеводы в нерешительности остановились.
– Но, – откинув голову назад и как бы желая посмотреть на Ульяну Парфентьевну издалека, подтвердил Докуней Кузьмич.
– Идите, идите своей дорогой! – Замахала руками Ульяна Парфентьевна, как на нечистую силу, готовая грудью защитить порог собственного дома.
– Вот ёлки-та-ну… Позови тогда Петра Петровича.
– Нету Петра Петровича! Нету! В лесу он. А вам почё он это понадобился?
– Паря дак… – Докуней Кузьмич замялся. «Говори, чего ли…» – ткнула его в бок Лукерья Софроновна. – Паря дак, наша Фёкла парня родила!
– Слыхала, слыхала! – насторожилась Ульяна Парфентьевна. – А мне какое дело, кого она там родила?
– Паря дак… – Докуней Кузьмич снова замялся. «Хлеб да соль говори!» – повторно ткнула его Лукерья Софроновна.
Докуней Кузьмич достал из мешка улон и протянул его Ульяне Парфентьевне.
– На хрена́ мне твоя лепёшка! Ты бы лучше кусок мяса дикого принёс. Унты сулились сшить, где ваши хвалёные унты?
– Сошьём, сошьём, – с готовностью заверила Лукерья Софроновна. – Маленько осталось дошить.
– А это… – вдруг нашёлся Докуней Кузьмич. – Родня мы теперь, паря дак! Хлеб да соль, говорят… Это так надо… Лукерья Софроновна тесто посолил.
Ошарашенная преподнесённой новостью, Ульяна Парфентьевна на какое-то время потеряла дар речи.
Было дело, прошелестел по деревне слушок, докатился он и до ушей Ульяны Парфентьевны, но та не придала тому особого значения. Поди, Леонтьиха, холера, пустила слух. Да что с Леонтьихи взять – помело и есть помело! А народу только дайся – уж не знают, что и болтать! Это в начале лета Пётр Петрович поехал на моторке в район, тогда Фёкла напросилась к нему в пассажирки. Дак они в тот раз только и уплыли за поворот и вернулись пешком – мотор сломался. Назавтра Фёкла с другим мужиком уехала. Ой-да, Господи, мало ли мужиков в районе!
– Чурка с глазами! Ты чего это мелешь, чего мелешь, туземец!
В это время, весьма заинтересованный происходящим на улице и слышавший отдельные фразы, Пётр Петрович не выдержал, соскочил с дивана и, не найдя обуток, сунув ноги в шлёпанцы, приоткрыл дверь. Высунувшись до пояса, он сделал оленеводам страшное лицо и яростно замахал кулаком увидевшей его Лукерье Софроновне, отчаянным жестом указывая на калитку, дабы они, во имя всего святого, убирались со двора с глаз долой! Но Лукерья Софроновна, ничего не понимая, смотрела на него во все глаза и широко улыбалась.
Заметив, что Лукерья Софроновна смотрит куда-то дальше, помимо неё, Ульяна Парфентьевна невольно обернулась и врасплох застала Петра Петровича. Тот застыл.
– А ты чего это тут, интересно, маячишь, размахиваешь руками? – недобро сузив глаза, медленно и вкрадчиво поинтересовалась она. Потом вдруг побледнела и затряслась.
Со всей очевидностью понимая, что сейчас-то уж точно ему несдобровать, Пётр Петрович