безразличия. Раз, два. Надо было все рассказать еще тогда, но от одной мысли становится тошно. Три, четыре. Птица склевывает что-то с земли. Кайрис приглядывается и успевает заметить, как в остром клюве исчезает червяк. Надо было говорить правду, а теперь, даже если расскажет, никто все равно не поверит. Пять, шесть.
Вильнув хвостом, птица взлетает и медленно растворяется в небе. Кайрис смотрит ей вслед, пока та не превращается в маленькое пятнышко. Точно такое же, только намного больше, расплывается по полу в тот вечер после того, как отец разбивает кувшин. Дзынь – и глиняные осколки летят в стороны, а под ногами разливается вода. Отец задел стол, взмахивая рукой, и теперь черепки валяются по всему полу. Его слишком смуглая для этих мест кожа выглядит совсем черной. Сейчас отец кажется ей чудовищем. Лучше бы осталась один на один с толпой, из которой тот ее вырвал. Сор из избы не пожелал выносить.
– Почему ты в таком виде?! – выкрикивает отец, и его ноздри гневно подрагивают.
За его спиной стоит побледневшая матушка, плотно сжимая губы – только скрещенные руки слабо дрожат. Больше всего Кайрис хочется уткнуться в ее плечо, спрятаться в объятиях, как в детстве, но между ними – красное от злости лицо отца. Кайрис беззвучно открывает и закрывает рот, не в силах выдавить из себя ни звука.
– Кайрис! Почему ты молчишь? – отец шевелит желваками. Видно, как вздуваются вены у него на шее – будто у быка.
– Там… – голос охрип, и Кайрис машинально хватается за горло. Каждый слог приходится с усилием проталкивать сквозь зубы. – …был мужчина, и…
От одной мысли о том, что придется все рассказать, к горлу подкатывает тошнота, и слова не идут – приходиться переждать. Кайрис опирается о стол, глубоко дыша и надеясь, что ее никто не услышал, но матушка бледнеет еще сильнее. Кайрис собирается с духом, но договорить ей так и не удается – щеку обжигает ударом, и голова качается назад.
– Ты была с мужчиной? Во время обряда?!
Кайрис вскрикивает – удар валит ее на пол, и острые края осколков впиваются в кожу сквозь одежду. Отец нависает черной тенью, и его сжатый кулак угрожающе трясется в воздухе. Из глаз брызжут слезы, и Кайрис зажимает горящую огнем щеку.
– С кем? Гремор? Севир? – начинает перечислять отец. – Вертис?
Она молчит, прижимая холодную ладонь к коже. Голова гудит, будто огромный колокол, и чем сильнее повышает голос отец, тем громче этот звон. Отец вновь заносит руку для удара, и Кайрис видит, как матушка за его спиной дергается, будто пытаясь остановить, но в итоге остается на месте. Губа лопается, и по подбородку течет струйка крови. Хочется возразить, закричать, оправдаться, но тогда придется выложить все. Внутренности Кайрис будто стягивает узлом, и она продолжает молчать.
– Так это правда? – спрашивает матушка дрожащим голосом.
Все внутри рвется воспротивиться, но тут отец вновь выбрасывает вперед руку. Страх – то ли перед новой болью, то ли перед словами, которые придется сказать, – захватывает целиком. Прежде, чем