чего ты зациклилась на этом? Или думаешь, Орлов заботится о том, что других сыновей без родного отца оставляет, когда в башку им стреляет и черепушки их проламывает?! – окончательно срывается отец, наряду с ударом кулаком по столу. – Не хочет она, видишь ли. Захоти!
– Да ты понимаешь, что тем самым войну в городе развяжешь? – тоже больше не сдерживаюсь я. – Он же кровью зальет все улицы, пока не получит Макса обратно! А когда найдет, думаешь, он меня пожалеет? Или тебя? Пристрелит всех нас и дело с концом. Сейчас его от этого шага сдерживает только моя покладистость. Да и… – замолкаю на мгновение, втягиваю в себя воздух и продолжаю уже на порядок спокойнее. – Так я буду рядом с сыном и смогу повлиять на его будущий выбор.
Так себе оправдание. Но если это убережет моего отца от смерти, как и десяток другой его людей, значит, оправданно.
– Все я понимаю! Понимаю! Это ты не понимаешь, я тебя, дура, уберечь хочу! И тебя! И внука! Да я его хоть сейчас изолирую! Ото всех! Хотя бы за похищение! – выплевывает в полнейшем негодовании. – Ай, кому я это рассказываю… – качает головой и шагает прочь из кухни. – Учти, потом не проси о помощи снова. Ты выбрала свою участь, свою судьбу. И сторону. Нет у меня такой дочери. И внука нет.
Входная дверь в квартиру хлопает повторно. А следом по полу разлетаются черепки цветочного глиняного горшка с фиалкой, который я кидаю себе под ноги на эмоциях.
Вот как так? Из-за одного и того же мужика дважды разругаться с родным отцом в пух и прах. Что я за дура такая? Ведь вот он шанс на спасение. А я снова его упускаю. Как пять лет назад, когда испугалась того, что будет, если Игнат узнает о беременности, а отец – о нем. Так и сейчас. Но перед глазами все время стоят те чертовы фотографии изувеченных Орловом людей. Точнее, по делу – не им самим, а его мордоворотами, но сути это не меняет. По факту все равно он. Только теперь на месте тех людей я вижу отца и мать. И это видение отзывается в груди фантомной болью. Настолько сильной, что я почти падаю на колени перед разбитым цветком. Вот так и моя жизнь: как ни старалась сохранить ее целой, а все равно разбила, не собрать. Но я все равно зачем-то пытаюсь спасти хотя бы цветок. Собираю землю руками в одну кучу и втыкаю в нее свою потрепанную фиалку. Говорят, они сильные, при должной заботе укрепятся на новом месте и вновь расцветут. А я? Я так смогу?
Должна…
К тому же:
– Не знал, что самое ценное из того, в чем ты нуждаешься – это пенсионный куст, – доносится со стороны входа на кухню.
Упускаю тот момент, когда моя уединенность перестает быть таковой. Орлов стоит в проеме, сверху-вниз наблюдая за всеми моими жалкими потугами по спасению цветка.
Пропускаю мимо ушей его выпад.
– Обещай, – прошу вместо этого срывающимся голосом. – Обещай, что, если мы уйдем с тобой, с Максом никогда не случится ничего плохого.
Полночно-синий взор становится почти черным.
– Именно для этого вы со мной и остаетесь.
– Почему тогда в этом случае не отправить нас с ним куда-нибудь подальше? Так ведь