и любой праздник обычно оценивал по качеству застолья. Правда, в день свадьбы они с Машкой договорились иметь приличный вид, потому напиваться ему не полагалось. Невеста обещала зорко следить за ним и самолично отмерять дозу наливаемого в рюмку. Он был не против.
В прежней жизни люди относились к Чубу не сказать чтобы отрицательно, однако и положительный наклон в свою сторону он чувствовал редко. Кого другого это могло бы удручать, но он привык. Подумаешь, большое дело: если Чуб для общества ничего не значит, то и общество для него – безвыгодное понятие, от которого ни тепло ни холодно. Правда, иногда возникало желание обозначить себя среди других, выделиться какой-нибудь позой или заметным поступком – хотя, конечно, лень, да и глупо стараться из-за ерунды… Зато сейчас Чуб ощущал себя центром общего благожелательного внимания без выкомуристых поз и заметных поступков. А Машка – так та вообще смотрела на него широко раскрытыми глазами, и её губы подрагивали, словно она хотела рассмеяться или заплакать от счастья. Видеть и чувствовать всё это Чубу было чрезвычайно приятно. Судьба соединила их, как два зубчатых колеса; и раз уж они подошли друг дружке, приладились обоюдными соразмерностями и погрешностями, значит, дальше их семейный механизм станет крутиться самособойно и безотказно.
На столе стояли пять букетов разносортных цветов, похожих на застывшие от восторга праздничные салюты; все – в неуклюже-толстостенных хрустальных вазах, накопленных родителями Чуба за долгие годы советского преклонения перед дефицитом. Однако цветы мешали гостям тянуться к выпивкам и закускам, потому очень скоро мать прибрала вазы с лишней растительностью в неясном направлении.
Батя раскошелился нанять тамаду. Сделал он это из моральных соображений, поскольку самолично собирать подарки для молодожёнов ему казалось неудобным. Данную обязанность, помимо всех прочих, полагавшихся ему по профессиональной принадлежности, охотно взял на себя пятидесятилетний тамада Егор Палыч, круглолицый мужичок болезненно-весёлого вида. Он с шутками-прибаутками криволинейно порхал вокруг стола, держа в руках большой прямоугольный поднос и подзадоривая гостей, которые бросали на этот поднос конверты с деньгами – Чуб считал конверты, но на третьем десятке сбился со счёта.
Дружком себе Чуб взял картавого Мишку Кошелева. Не из-за того что Мишка ходил у него в больших товарищах, а просто потому что он считался парнем с крепкими моральными очертаниями – тихим, малопьющим, уважительным – да и жил по соседству, через двор. А у невесты дружкой была Таня Пащенко, симпатичная черноглазая дивчина. Только Мария сразу предупредила, что Таня – баба распутная и готова трахаться со всем, что шевелится, потому с ней следует держать ухо востро, и не дай бог Чуб будет замечен подле неё с двоякой мыслью – не миновать ему тогда супружеского скандала. Тем более что на свадьбу явился и Танин жених, Витька Козлов – наверное, самый ревнивый парень во всей Динской. Жениха, если по правде, Чуб не заметил, а Таню сколько