ознакомиться с ним поближе. Единственное, что она знала точно, так это то, что там, куда она бежит, нет больших освещенных улиц, а есть лишь одинаковые штампованные девятиэтажки и дворы, как две капли похожие один на другой.
– Папа! Ты где? – крикнула она.
– Я здесь! Иди ко мне, буду твоим папочкой! – раздался с затемнённой лавочки мерзкий пацанячий голос, сопровождаемый звериным смехом. Маша ничего не ответила и постаралась как можно быстрее скрыться за поворотом. Только на игривых гопников наткнуться ей сегодня и не хватало.
Дворы, дворы, дворы. Унылые, заброшенные, пустынные. То тут, то там торчат из земли какие-то железки ещё времён советской власти, лишь отдалённо напоминающие детские горки или качели. Несколько раз мелькают деревянные фигуры персонажей мультиков, покореженные чьими-то берцами и обезображенные шпаной, исписанные маркерами и замазкой, опалённые зажигалками. В сумерках улыбки всех этих Карлсонов, старух Шапокляк и Чебурашек кажутся зловещими.
На одной из таких детских площадок в песочнице без песка Маша увидела человека. Он сидел, сильно сгорбившись, и неотрывно глядел в точку перед собой. Её отец.
– Папа! Что случилось? Почему ты тут сидишь? – Маша подбежала к отцу и едва не лишилась чувств от сильнейшего запаха перегара, ударившего ей в нос. Костюм его был изрядно потрёпан и в чём-то испачкан, на рубашке не хватало нескольких пуговиц. От носа ко рту змеилась тонкая струйка запекшийся крови.
– Папа! Ты что, пьян? Ты же сказал мне, что бросил пить! Ты же на коленях стоял, божился!
Отец медленно повернул к ней поникшую голову и посмотрел очень тяжело и пронзительно. В опустевших глазах стояли слёзы.
– Я не п-пьян, дочка, – с трудом проговорил он, и Маша сразу узнала того отца, к которому давным-давно привыкла.
– Что с тобой случилось? Тебя будто по земле битый час таскали!
– Эт-то всё Кузьмич. Пас-скуда, – пробормотал отец каким-то особым философским тоном, который может быть только у убеждённых пьяниц. Маша вдруг поняла, что вот-вот исцарапает себе ладони до крови собственными же ногтями.
– Вставай. Быстро вставай, пока я тебя не зарыла в этой грёбаной песочнице!
– Я не могу.
– Что ты не можешь?
– Не могу встать. Я шёл от Кузьмича и понял, что не дойду. Лучше спокойненько тут на песочке посидеть, чем где-нибудь под забором лежать, я правильно говорю?
– Так, а ну вставай, я сказала, – Маша налетела на отца, точно гарпия, и впилась ногтями ему в пиджак. Отец был очень тяжелый, и она едва не надорвалась, пока смогла поставить его на ноги. Воняло от него так, что у неё заслезились глаза.
– Кто это вообще такой? Как ты с ним связался?
– Как кто? Это же мой одноклассник. Мы с ним в пятом классе за одной партой сидели! – бормотал отец, еле-еле ворочая языком. Маша взвалила его левую руку себе на плечо, – та была тяжёлая, как шпала, – и медленно-медленно, шаг