Николаича пробило «на мысль», его в этот момент не тронь, Винч, как попугай, повторял: «Дороги не будет, дороги не будет…», и, чтоб она была, все наливал и наливал. Африка вообще перепутал дни и твердил: «Воскресенье, сегодня воскресенье, в воскресенье не работаем!», хотя была суббота. Один Семён, слава богу, в поле, что-нибудь там наврёт про их задержку.
Наконец впятером (Аркадий остался-таки «дежурить» – уклейка!) загрузились. Тормознули около пономарёвской хибары – колбаса второй день просилась в холодильник.
Нина Ивановна вышла навстречу. Бывшая школьная учительница здорово смахивала на бабушку Ягу: простоволосая, седины давно не чёсаны, один зуб сверху, круги под бесцветными глазами и, главное, их прищур, который к радостной улыбке на старческом лице добавлял этакой яговской хитринки: заходите, гости дорогие, в баньке искупаю, на метле покатаю, а потом уж, извините – на лопату. Физиков, впрочем, такие тонкости не отвлекали от главного: Нина Ивановна, вдова их «берегового» (есть водяной, есть домовой, Сергей Иванович был береговой) была дома – чем не повод? Капитан вздохнул – одиннадцатый час! Тимофеич наверняка уже на нерве – но… как не выйти и не обнять Нину Ивановну? И как, обняв, не зайти, а, зайдя – не выпить? Тем более, что появилось странное чувство: зайдут – а за столом сидит себе Сергей Иванович и кружка с бормотой в клешне. Пошли. Капитан с распростёртыми объятьями, Винч со своей на литр двести флягой, Африка с закусоном, Поручик с колбасой, Николаич сам по себе – ему, оторванному от «мысли», едва покинули защитный берег, опять поплохело («Надо, Николаич, и тебе какой-нибудь псевдоним придумать, больно ты заметен!»)
Жильё у Нины Ивановны было повеселей лёхиного, и расшитое крестиком полотенце на месте, где быть бы иконе, и цветочек на подоконнике, и занавесочки на окнах, но – бедность! а за ней, как ни упирайся, ползёт небрежение к уюту: вот и не метено, батарея пустых бутылок, постель – матрас без простыни и комом на нём лоскутное одеяло без пододеяльника. Пустоголосая печаль.
– Убого живёте, Нинванна, – переступив порог и оглядевшись, вздохнул Капитан.
– У бога, милый, у бога, как иначе.
Засуетилась. Появилась полбанки солёных огурцов с белой плесенной плёнкой поверх рассола, вскрытые поржавевшие кильки в томате, сковорода с жареной третьего дня плотвой, разнокалиберные стопки и стаканы. Колбасу убрала в холодильник, включила его в розетку – «Иней» взбрыкнул и затрясся в виттовой пляске.
– Рычит, а не морозит, поганец, – посетовала хозяйка, – и что ему надо? Говорят, какого-то хрену, а куда его тут вставлять?
– Фреону, – уточнил быстро соловеющий Николаич, да кто бы его слушал.
Расселись – по двое на табуретку, физик, как самый нестойкий, на перевёрнутый бельевой бак. Африка выложил сало, тушёнку, батон ещё не зачерствевшего хлеба. Виночерпий разлил.
– Ты, Нинванна, нашего выпьешь, или своего?
– Вашего, свою успею.
– Грамотно. Что, со свиданьицем или уж помянем?
Нина Ивановна только рукой махнула и… махнула