действительно существовавшими предсказателями, которые писали о том, как жутко будет жить в Лондоне ХХ века, по крыши заваленном лошадиными нечистотами и овсом, поскольку «город растет быстрыми темпами, число жителей увеличивается непомерно, а значит, и лошадей скоро станет столько, что придется спасаться от них в деревне, где „прелести“ цивилизации еще не так чувствительны».
Над таким предсказанием, естественно, впору было посмеяться – и смеялись три четверти века спустя, когда в Лондоне действительно стало не продохнуть, но не от лошадиного навоза, а от зловония автомобильных выхлопов. Будь среди английских фантастов конца ХIX века свой Лем, возможно, и сегодняшний Лондон выглядел бы чуть иначе – во всяком случае, улицы стали бы строить более широкими в расчете на то, что по ним будут двигаться в два-три ряда эти «жуткие грохочущие телеги» – автомобили.
Но вас, пан Станислав, в том Лондоне не было. Зато вы были в середине ХХ века и писали о фантоматах, вошедших в жизнь три десятилетия спустя. Вы начали разрабатывать эту тему в фантастике (и в прогностике, кстати, тоже), вы ПОЧТИ довели ее до логического финала, и что же вы сделали, когда поняли, что ваша фантазия начала постепенно превращаться в факт жизни?
Цитирую по тем же «Диалогам»:
«Перестал писать, когда заметил, что то, к чему я с легкостью относился как к фантазии, проявилось в реальности, конечно, не в идентичном плодам моего воображения виде, но в подобном им. Я решил, что нужно сдержать себя, ибо еще додумаюсь до чего-нибудь такого, что мне уже совершенно не будет нравиться».
И вы действительно сдержали себя – в семидесятых годах перестали писать о фантомологии, так и не доведя до конца литературное исследование этого явления. Вы переключились на другое исследование, удавшееся вам, кстати, не меньше, и так же, как фантоматика, брошенное на половине дороги. Я имею в виду исследование НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО разума. Разума не обязательно неземного (об этом вы писали в «Солярисе», «Непобедимом», «Эдеме»), но разума механического («Маска») или электронного («Голем XIV»), или того, казалось бы, фантастичнее – разума, рожденного в той Вселенной, что существовала до Большого взрыва, не пережившего этот ужасный катаклизм, но сквозь «космологическую щель» отправившего в будущую Вселенную свое послание («Глас Божий»).
Разумеется, и эти идеи были прогностичными, причем в гораздо большей степени, чем идеи популярной тогда науки, якобы предсказывавшей будущее – футурологии.
«Расцвет футурологии, – пишете вы в „Диалогах“, – породивший множество бестселлеров и осыпавший авторов золотом и славой ввиду надежд (иллюзорных) на то, что, в конце концов, будущее УДАСТСЯ предвидеть, надежд, подпитываемых политиками и широкой общественностью, быстро перешел в фазу увядания. Разочарование, вызванное неверными прогнозами, было большим, а обстоятельства возникновения и распространения известности главных футурологов –