окутал сумрак – перегорела лампа. Вова остановился. Память копнула глубже. Докопала сквозь наслоения льдов воспоминаний до того далекого дня. До тех темных ступеней подъезда и такой же предательски перегоревшей лампочки на лестничной клетке. А потом громом прогремел выстрел, вспыхнув зарницей, и резкие пороховые газы ударили апперкотом в нос. Гильза звонко цокнула металлом, поскакала, бешеная, вниз, вращаясь раскаленным волчком. Опустевшая, осиротевшая, гильза отпустила пулю, исполнив свое предназначение.
Вова потряс головой, развеяв навязчивый туман воспоминаний по крупице. Зарыл картинки еще глубже, чем раньше. За самое дно омута памяти. Сейчас ворошить прошлое неуместно. (А когда уместно?)
Вова поднялся на нужный этаж и коротко три раза постучал в приоткрытую ждущую дверь.
Затхлый кабинет. Решетки на окнах – взгляд изнутри. Пачки дел на старом столе с потрескавшейся лаковой поверхностью аккуратными ровными стопками. Хромая пастель детского рисунка прикноплена к стене. Пачка дешевого гранатового сока. Колючий дождик на горизонталях кряжистого шкафа как символ отгремевшего не так давно Нового года. Угрюмое табельное в расстегнутой кобуре на сутулой вешалке – намордник для лающего свинцом черного рыла. Точилка для карандаша, требующая пальцев. Дешевый одеколон, частично прибивший запах пота. Пепельница полная окурков, скуренных до фильтра, полная седого нервного пепла.
– И снова вы, Инч Владимир Михайлович? – краснощекий, круглолицый следователь тридцати пяти лет, читая титульную страницу папки бумаг, сосредоточенно сморщил невысокий лоб, возвысившись в центре кабинета выглаженными швами, блистая справедливостью Фемиды, излился бронзовым горделивым памятником самому себе.
Следователь перевел обвиняющий взгляд на Вову, в его усталые, но в то же время хамоватые глаза, недобро смотрящие исподлобья, на белое, бледноватое лицо, на черные волосы, слегка оттопырившиеся под шапкой. «Дерзкий торчок, по ходу», – усмехался внутренний голос следователя, а глаза быстро прокатились презрением по одежде Вовы: старый бежевый свитер с высоким воротом, дешевая, с меховым капюшоном темно-зеленая парка (которую сам Вова называл триумфальной), шапка сдвинута на затылок, руки в карманах.
– Ну, – коротко бросил Вова, оглядевшись более пристально и вдумчиво, сделав ряд наблюдений и расставив галочки.
Кабинет преисполнен скучным самолюбием без изюминки: доблестные грамоты на стенах, кубок за стеклом шкафа, деловито упирающий руки в боки и выкативший позолоченное пузо; темно-синяя кружка с надписью BIG BOSS, источающая густой пар растворимого терпкого кофе, портрет президента в позолоченной рамке; элитные сорта контрафактного алкоголя, подмигивающие из-за нарочито открытой дверцы маленького шкафчика – «Накатим?» Из быта сквозила все прижимавшая к ногтю посредственность, полное отсутствие индивидуальности, требуя от вещей серо-строгого подчинения и рутинной исполнительности.
– Вещи на вешалку вешайте,