дымку незамерзающего неба.
– Затем, что ты встрял без вины виноватый, – с какой-то искренней досадой выдохнул следователь, считая, что сирота всегда поймет сироту, поймет и простит.
– Нет, не так. Я встрял потому, что один гондон под «белым» и ЛСД влетел в меня ночью на пустой дороге на скорости выше ста. Моя машина сгорела дотла, а жив я лишь потому, что окно было открыто, что важно при заклинивших дверях и загоревшемся бензобаке. А еще потому, что мимо шел мой друг и помог вылезти. Потом другой гондон из страховой позвонил гондону в погонах, потому как проще и дешевле закрыть терпилу за откат, чем выплачивать ему машину и на лечение. И вот гондон в погонах сидит и дешево меня разводит.
Глаза Мальцева быстро налились кипящей кровью – взгляд их снимал с Вовы скальп. Ярость рвала рассудок в клочья, но он чувствовал ее каждой клеткой и всецело осознавал, испытывая, как он сам говорил, оргазм ненависти. Глубокий вдох – и рука вожделенно-машинально потянулась за дубинкой, страстно целовавшей в свое время самые разные части человеческих тел. Пожилых и юных. Мужчин и женщин.
– Но суть в том, что я медиум и вижу, как во-о-от в том, как бы пустом, кресле, – продолжил спокойный Вова, кивнув в сторону второго стола, стоящего в дальнем, тенистом углу у окна, – сидит некто Скуратов. Он говорит, что он твой напарник по мутным схемам. И что ты слил его. Что его убили из-за тебя. Он говорит, что будет мстить.
Треснувшие глаза Мальцева слили кровь и полезли, цепляясь за морщины, на лоб, холод обморозил внутренности, а подсевшее сердце ушло в мозолистые пятки – оргазма не случилось, случилась эмоциональная импотенция. Дрогнувшая пальцами рука взялась за чашку с остывшим кофе.
– Ч… Чт… – следователь не смог выдавить из себя цельное слово, только обрубленные, перепуганные согласные.
– О, а ты думал, что он унес все тайны в могилу? Давай расскажу подробнее. Он говорит, что ты сдал его каким-то последователям Центровых. Он говорит, что ты чмаус, что ты поймешь, что это значит. Он говорит, что это он открутил болты на твоих колесах на той горной дороге. Но уже после своей смерти. Он говорит, что ты говно и что ты все равно скоро умрешь. Как бы ты ни цеплялся за жизнь, он все равно отобьет тебе пальцы. Он говорит, что не знает, как поступит с Аней и Андрюшей. Он держит в руке фотографию, где ты, он и баба с дитем. Все вы стоите возле какого-то водопада. На тебе красная гавайская рубашка с пальмами, а на нем синяя. На бабе сарафан и большая соломенная шляпа, у пацана в руках ласты и маска. Кто они? Твоя семья? – Вова перевел леденящий от спокойствия взгляд с пустого кресла в углу на стеклянные, с уже выпавшими фрагментами, глаза Мальцева.
– Д… Д… Да, – еле слышно, полуобморочно выдавил следователь, вжавшись в кресло от ужаса и боясь повернуться к пыльному столу Скуратова, над которым давно не загоралась лампа.
– А впрочем, давай-ка я лучше тебе покажу его. Твоего напарника. Тебе, наверно, ужасно хочется снова его увидеть.
Вова резко подскочил – стул, загарцевав