в детстве чудесные рассказы Шахерезады из «Тысяча и одной ночи» о халифе Харун-ар-Рашиде и Аладдине.
Живая древность выглядывала из любой городской постройки, бесконечная глубина веков отражалась в хаузах[42] и арыках. Ворота с крытым проездом, низкие, с плоскими крышами дома, дувалы[43]. Сияющие бирюзовой голубизной купола мечетей, стройные минареты с неизменным гнездом аиста на самом верху. Улицы, широкие, мощеные камнем, и маленькие, узкие, где едва могут разъехаться две встречные арбы.
На больших дорогах было пыльно, душно и шумно. Везде много народа. Здесь встречались и почтенные муллы, и ишаны в высоких белоснежных чалмах, и пышные разодетые баи, ремесленники, крестьяне, водоносы, эмирские сарбазы[44]. Мелькали богатые фаэтоны, арбы, верховые всадники, груженые верблюды… Жизнь древнего города била ключом.
«О, неумолимое время! – сказал Хайретдин хазрат. – Я здесь учился, когда Бухарой правил дед нынешнего эмира – Его Высочество Музаффар, а теперь уже седьмой год, как на престол взошел Сейид Алимхан. Сейчас мы выйдем на площадь, и я покажу тебе дворец самого повелителя Бухары».
Говоря это, учитель будто помолодел, морщины его разгладились, а глаза засияли: здесь прошла его юность, он провел в Бухаре лучшую часть своей жизни.
Арк – древняя обитель бухарских правителей, величественно красовалась над городом. Зубцы его стен гордо вздымались в небо. Могучая крепость казалась оплотом непоколебимой вечной власти.
Ворота Арка выходили на середину площади, откуда к ним поднимался мост Тахтапуль. Около моста, у мечети, стояли старинные пушки, к стрельбе давно не пригодные, но придающие площади торжественный и величавый вид.
Уже настал вечер, и в этот час здесь было пустынно. Только проскакало несколько всадников – приближенных эмира, в парчовых халатах, отливающих на закатном солнце золотом и серебром, медленно открылись и закрылись за ними ворота Арка.
Хайретдин хазрат повернулся в сторону ворот и низко поклонился. Несколько минут, не отрывая взора, смотрел он на могучую крепость, губы его шевелились: он читал молитву во здравие эмира.
Они вышли к медресе Мири-Араб. Хайретдин хазрат подошел к минарету Калон и долго-долго стоял в раздумьях. Рамазан ни о чем его не спрашивал. Он видел, как в глазах старого учителя блеснули слезы, когда тот погладил морщинистой рукой древние глиняные изразцы минарета и прошептал:
«Вот… суждено еще раз нам свидеться…»
Больше часа шли они по городу, сворачивая то направо, то налево, пока не достигли узкого, тесного переулка, в конце которого стояли роскошные резные ворота. И заметил Рамазан следы растерянности и удивления на лице учителя, несколько раз переспросившего прохожих, тот ли это дом, который им был нужен. Наверно, не ожидал Хайретдин хазрат увидеть такие пышные хоромы.
Их встретил степенный пожилой слуга, коротко, с нескрываемым достоинством ответивший на приветствие вошедших. К веранде дома вела узкая дорожка, выложенная