хазрат медленно пил чай маленькими глотками, и, слушая рассказ Хамидуллы махдума об его успешной жизни, как-то печально произнес:
«Нет, брат, изменился ты! В молодости ты другим был – увлекался философией, учением суфиев, даже хотел уйти жить в ханаку[48] и был готов на все, ради познания Истины. Помнишь, как мы мерзли зимой в наших худжрах, не доедали, у нас не было ни теплых халатов, ни приличной обуви? Но ты терпеливо переносил все неудобства и трудности ради высших знаний?»
Хамидулла на это ничего не сказал. Через несколько минут он, уклончиво улыбаясь, ответил словами узбекской пословицы:
– «Если Аллаху угодно, богатство приходит, разливаясь полноводной рекой».
Но учитель Рамазана только печально покачал головой:
«В богатстве нет ничего плохого. Человек должен жить хорошо, ни в чем не нуждаясь. Но не надо забывать о том, что главное в нас – это наша душа. И что есть другой мир, мир вечный. Но, к сожалению, роскошь затянула тебя, друг…»
«Что ж поделать? – с некоторым сожалением ответил ему Хамидулла махдум. – С моей должностью мне совершенно некогда размышлять, читать книги и заниматься суфийскими практиками». Хайретдин хазрат ничего не ответил, только печально вздохнул.
Через несколько дней учитель уехал.
Крепко обнял он на прощание своего воспитанника, долго не выпускал из объятий, словно предчувствуя, что они больше не встретятся.
А для Рамазана с этого дня началась другая, самостоятельная, так непохожая на прежнюю жизнь.
8
Рамазан все еще помнил и любил Гюльнару, но новые впечатления заслонили собой прошлое. Днем он был очень занят – посещал все те уроки, на которые только мог успеть. Правда, многое ему было знакомо. Арабский язык Рамазан знал прилично, и как понял, в медресе знаний давали намного меньше, чем он получил от своего учителя Хайретдинна хазрата. Но он все равно с удовольствием присутствовал на уроках – присматривался к учащимся, к методам преподавания. Иногда даже замещал учителя, когда тот должен был отлучиться по своим неотложным делам.
Уроки, лекции, прогулки по Бухаре в компании одноклассников, литературные вечеринки почитателей поэзии, устраиваемые некоторыми учащимися здешнего медресе, на которые его охотно звали – все это теперь полностью занимало жизнь Рамазана. Свободными оставались только ночи. Но как же он боялся бухарских ночей, когда его, как и прежде, дома, на родине, охватывал огонь безумия! Призрак Гюльнары являлся к нему, но она не была ласковой и загадочной, как когда-то. Это была злобная, пугающая Гюльнара, которая смотрела на него своими огромными, черными, сверкающими от внутреннего плотского огня глазами, манила пойти за ней.
Рамазану становилось страшно – он понимал, что если последует за ней, то погибнет. Но, чувствуя, что бороться бесполезно, теряя голову от нахлынувшего желания, готовый даже умереть, он кидался к ней в объятия, и… натыкался на прохладную, пахнущую свежей краской стену своей комнаты. Рамазан понимал,