твоего отца, Линор. Всё.
– Знаешь, Рик, ты меня переполняешь. Ты выворачиваешь меня наизнанку.
– Прости?
– Ты выворачиваешь меня наизнанку. Когда мы… ты знаешь. То, что мы сейчас делали.
– Я тебя переполняю?
– Да.
– Ну, спасибо.
– Историю, пожалуйста.
– Историю.
– Пожалуйста. У тебя сегодня есть история?
– О да.
– Хорошо.
– Вообще-то я завел сегодня дневник, правда. Журнал-дневник, для почеркушек. То-сё, эт цетера. Было интересно. Я еще в молодости хотел.
– Очень хорошо. Можно я когда-нибудь его почитаю?
– Конечно же, нет. Журнал-дневник почти по определению не читает никто, кроме автора.
– Ладно, тогда сойдемся на истории, пожалуйста.
– Пришла сегодня еще одна интересная.
– Отличненько.
– Только опять печальная. Знаешь, кто присылает все по-настоящему печальные истории? Присылают, вообрази, детки. Ребятки из колледжа. Я начинаю думать, что у американской молодежи серьезные проблемы. Во-первых, абсолютно шокирующее количество детей интересуется сочинительством. Абсолютно шокирующее. И не просто интересуется, нет. То, что мне присылают, не могли написать люди, которые всего лишь… интересуются. И – печальные, печальные истории. Что стало со счастливыми, Линор? Да хоть с назидательными? Я бы с жадностью накинулся на какую-нибудь дидактическую сэлинджеровщину, найди-утешение-где-не-ждешь, я читал такое вагонами в «О’Хота и Клевок». Мне тревожно за нынешних деток. Им бы пить пиво, ходить в кино, охотиться за трусиками [60], терять девственность, извиваться под суггестивную музыку, а не сочинять длинные, печальные, запутанные истории. И они все, без единого исключения, мерзко печатают. Им надо тусоваться и учиться печатать. Я неслабо встревожен. Правда.
– Ну так расскажи.
– Мужчина и женщина встречаются и влюбляются друг в друга на сеансе групповой терапии. Мужчина – красавчик, с выпирающей челюстью, и еще, как правило, очень милый, но у него проблема с неимоверными вспышками ярости, он их не контролирует. Им завладевают эмоции, он их не контролирует и становится безумно, иррационально злым, иногда. Женщина до боли очаровательна, и добра, и ласкова, как только можно надеяться вообразить, но страдает от кошмарных периодов меланхолии, которую могут сдержать на подступах только жуткое переедание и избыточный сон, поэтому она постоянно ест «фритос» и капкейки «хостесс» [61], слишком долго спит и очень много весит, хотя все равно еще красивая.
– Не мог бы ты чуть подвинуть руку?
– И вот эти двое встречаются на сеансе групповой терапии, и страшно влюбляются друг в друга, и мечтательно глядят друг на друга из разных концов помещения раз в неделю, пока психотерапевт, он всегда такой вальяжный, милый и носит фланелевое пончо, ведет сеансы терапии. Психотерапевт, кстати, это важно знать, по виду очень милый и всем сочувствует, но на деле он, как мы узнаём благодаря всезнающему рассказчику, единственный настоящий злодей в истории: в колледже у него был нервный срыв во время теста GRE