офицеров, разгласивших секрет. Поручик Измайловского полка Волховский категорически и без всяких оснований заявил, что никто из измайловцев такого допустить не мог ни при каких обстоятельствах. С ним начали довольно невежливо спорить. Все были напуганы и взволнованы, вдобавок вино разливалось слишком обильно.
Граф Пален ударил ладонью по столу.
– Довольно, господа. Из разбитого яйца не вылупится цыпленок. Сделанного не воротишь. Непозволительно тратить драгоценное время на бесплодные дрязги, в то время, когда вся Россия ждет от нас решительности и натиска.
Наступившую тишину прервал чей-то нерешительный голос:
– А как быть с тем старикашкой?
Повисла тишина. Все превосходно понимали необходимость и неизбежность решительной меры. Живой Кузьма Степанович мог погубить их каждую секунду. Раскрытие заговора означало каторгу, и это еще в самом лучшем случае.
Но кто согласится на такую мерзость? Одно дело лихой заговор, арест или даже убийство императора. Тут и удаль, и опасность, и величие, и историческое свершение. А вот хладнокровно прикончить старика-инвалида, виновного только в верности присяге – это совсем-совсем другое.
Заговорщики прятали глаза, разглядывали что-то на потолке и по углам.
– Я позабочусь об этом, – раздался вдруг звонкий голос. По комнате пронесся вздох облегчения.
Совсем юный поручик Конногвардейского полка Иван Никифорович Верескин, взявший на себя неблагодарное бремя, не был популярен; больше того, на него смотрели косо, считая, что с таким происхождением нечего делать в гвардии.
Отец молодого человека, мещанин то ли чувашского, то ли мордовского происхождения, сумел сделать большую карьеру на государственной службе. Такое случалось, хотя и исключительно редко. Он выслужил большие чины по таможенному ведомству, а заодно скопил значительное состояние. Отец и сын объясняли богатство наградным имением, пожалованным щедрой Екатериной Великой, ну и умелым хозяйствованием – какой-то там был необыкновенный завод, производивший пеньку для флота.
Сослуживец младшего Верескина, носивший княжеский титул, как-то позволил себе шутку о веревках, казнокрадах и виселице. Немедленно состоялся вызов на дуэль – дело чудом обошлось без больших неприятностей. С тех пор с молодым человеком в полку уже не шутили, но за глаза прозвали коробейником.
К заговору поручик примкнул со всем пылом, надеясь стать наконец своим. Приняли его неохотно, а если бы знали, как отказать, то не приняли бы вовсе. То же стремление войти в круг высшей аристократии подтолкнуло его согласиться на убийство. Это была ошибка, и самая глупая. Услугу приняли с облегчением, но мнение сделалось окончательным. Спустя несколько часов общее суждение выразит штабс-капитан Измайловского полка Скарятин: «Нелепо ожидать от коробейника понимания чести».
Кто-то должен делать грязную работу, вывозить, скажем, нечистоты из выгребных ям, но эта необходимость совершенно не