вопросы мне задавать. Они не имеют ни малейшего представления о том, что я мог бы им рассказать.
По спине пробегают мурашки. Я не стал раздеваться – не хочу умереть голым, – и моя одежда намокла. Плеснув на горячие камни бассейна еще воды, я наклоняюсь ближе к пару. В его туманной пелене мне видны черно-белые морские боги, выложенные мозаикой на дне бассейна. Умирающие боги из умирающего мира. Знают ли о том, какую роль я сыграл в их исчезновении?
И вновь по моему телу пробегает дрожь. Я готов умереть. Но смерть пугает меня. И то, что будет потом. Боги, которые умрут весной, иногда возвращаются к жизни. Старики, которых убивают осенью, – никогда. Но куда же они исчезают?..
Пар сгущается.
Всю свою жизнь я спорил с богами – с богом, который стал человеком, и с человеком, который стал богом. Теперь, в самом конце, глядя в туманную, клубящуюся паром бездну, я знаю о том, что же именно уготовили мне боги, не больше, чем когда я впервые посмотрел на мир из детской колыбели. Или даже четыре месяца назад, пыльным апрельским днем в Константинополе, когда я услышал о мертвеце, которому было суждено изменить мою жизнь. Вернее, ту ее часть, которую мне еще осталось прожить.
Воспоминания облаками клубятся передо мной и оседают бисеринками пота на моей коже. Мой разум напоминает причудливую страну с многочисленными стенами, но без расстояний. Я уже не в бане, а где-то в другом месте, в другом времени, и мой старый друг говорит…
– …ты мне нужен.
Мы с ним во дворце, в зале для аудиенций. Правда, кроме нас двоих здесь никого нет. Мы – два старика, сгорбленные тяжестью прожитых лет. Но, насколько мне помнится, так было всегда: он выступает, я рукоплещу.
Правда, сейчас я не рукоплещу. Я слушаю, что он рассказывает о смерти одного человека, и стараюсь сделать соответствующее лицо. После стольких лет, проведенных при дворе, я извлекаю свои чувства, как маски из шкафа с хорошо смазанными петлями. Но сегодня я не уверен, что именно требуется от меня в данный момент. Мне хочется выглядеть уважительным по отношению к мертвецу. Но не слишком. Я не намерен изображать скорбь, хотя, наверно, именно этого от меня ждут. Значит ли это, что я толстокожий и черствый?
– Его нашли два часа назад в библиотеке академии. Как только там поняли, кто это, то сразу сообщили во дворец.
Он пытается вовлечь меня в разговор, разжечь мое любопытство. Я же храню молчание. На этом свете не слишком много осталось людей, которые молчат, когда он хочет, чтобы они говорили. Пожалуй даже, я последний из них. Мы с ним росли как родные братья, неразлучные сыновья командиров одного легиона. Его мать была трактирщицей, моя – прачкой. Сейчас же титулы украшают моего собеседника как драгоценные камни, которыми расшито его тяжелое одеяние. Флавий Валерий Константин, император, цезарь и август, консул и проконсул, первосвященник Константин, благословенный и благочестивый хранитель веры, Константин, несокрушимый победитель врагов и заботливый покровитель подданных. Словом, Константин Великий.
И даже сейчас, когда в свои преклонные годы он стал