секунды жизни думал не обо мне. Не о том, что я должна быть рядом, чтобы спасти тебя. Чтобы ты не тосковал обо мне в тот момент и не думал, что мы больше никогда не увидимся. Я ощутила смутное чувство вины, и это сводило меня с ума. Я надеюсь, что ты думал только о рыбах, о плавающих блюдцах и, может быть, о дельфинах, хотя к ним ты относился с недоверием. Животные, которые делают вид, что они рыбы, но рыбами при этом не являются. Это было для тебя подозрительно.
Я заплакала. Уже достижение, потому что после твоих похорон и до этого момента – в чужой комнате старого незнакомого человека – я еще не плакала. А как человеку плакать, если внутри у него лишь Ничто? А сейчас вырывалось наружу целое море, порой бушующее в моих ушах. Я вытерла глаза, и мне вспомнилось еще кое-что. Я снова повернулась к комоду, взяла канюка и повернула его клювом к стене. От его стеклянных глаз мне было не по себе. Потом я легла на коричневый кожаный диван, стоявший почти в центре комнаты напротив двери. Оттого, что я туда-сюда ворочалась, кожаное покрытие дивана скрипело. Я укрылась и, лежа на спине, уставилась в потолок. Выключить свет я забыла, но вставать еще раз не хотелось, и я просто закрыла глаза.
9720
– Кот умер.
Я открыла глаза, и от яркого света минуту моргала и щурилась.
– Что? В чем дело? – пробормотала я, пытаясь сориентироваться. Наконец я вспомнила: кладбище, урна, ты.
Я села, потерла руками глаза. Передо мной стоял Гельмут. Он, похоже, переоделся. Волосы на голове уже не торчали, а были приглажены и зафиксированы гелем на усеянной старческими пятнами коже головы.
– Гонсалес там лежит. Так зовут кота, – сказал он и вышел из комнаты.
Я встала, еще не совсем проснувшись, и побрела вслед за ним на кухню. Он стоял перед открытой дверью на террасу и смотрел вниз, под ноги. Я подошла ближе и, опустив взгляд, увидела кота. Он был определенно мертв.
Лапы у кота были пятнистые, шерсть на голове реденькая, вокруг ушек светились прогалины. Видимо, этот мини-хищник достиг преклонных лет. На тонкой шее виднелся кожаный ошейник с колокольчиком, который, вероятно, служил предупреждением для певчих птиц о гибельном приближении кота.
Гельмут стоял, подперев бока, и разглядывал эту неприятность. Гадливо ткнул кота носком коричневой клетчатой тапочки. Трупик сдвинулся при этом с таким шаркающим звуком, что у меня мурашки по спине пробежали. Гельмут бросил взгляд на ввалившиеся глаза кота и отправился назад в кухню.
– Опять непредвиденные обстоятельства, – пробурчал он и начал то открывать, то закрывать выдвижные ящики.
Я не могла понять, почему он был так зол. Я на его месте скорее горевала бы из-за того, что кот умер: он ведь его явно знал.
Тогда я еще не понимала – определенные вещи для Гельмута имели исключительную важность: вежливость и, прежде всего, порядок. Он считал чрезвычайно невежливым со стороны кота: выбрать именно его сад местом для того, чтобы почить, хотя жил он у других людей. До чего мы докатимся, если каждый будет