с тех пор, когда мы переехали в квартиру на окраину, где старые дома соседствовали с новыми кварталами, где ещё не все овраги засыпали, не все тротуары проложили, не все школы и магазины построили. Обычный парень, каких тысячи, для которых квартира – лишь место, где можно переночевать да привести друзей и знакомых, чтобы провести вечеринку, и провести как можно шумнее и радостней, а потом вывалиться задорной весёлой оравой в солнечное городское утро. Но в ту зиму я его почти не видел, пока не выяснилось, что он сорвался с крыши электрички и ему перерезало ноги.
После этой трагедии как-то само собой у меня выработалась привычка заходить к парню по-соседски, раз в неделю, когда бедная мать его, женщина с землистым, усталым лицом была на службе. Так, вроде бы по делу, в перерывах своей писательской работы. Не скажу, чтобы мы стали друзьями по причине его инвалидности, но чувствовалось, что меня ждут. Домашняя кошка его бесцеремонно забиралась ко мне на колени при встрече, так привыкла, но потом устраивалась у культей своего хозяина, и парень прятал свои пальцы в её белый, длинный мех.
Говорили; в один из визитов своих я принёс шахматную доску, сохранившуюся у меня ещё со старых советских времён, не спеша приучил его разыгрывать дебюты, к доске достал книжку по шахматной игре. Парень держался, как бы не показывая вида, но тоска и боль в глазах его читались слишком явно.
В один из последних визитов – а прошёл почти год после больницы – он похвастался, что получит на неделе какую-то инвалидную электрическую суперколяску, и потому будет выезжать на свежий воздух, и ездить столько, пока не кончится заряд аккумуляторов. Чудо-коляски увидеть мне не пришлось по причине командировки, а потом, когда привычно в полдень позвонил в его дверь, спускавшаяся с верхнего этажа соседка огорошила меня словами – неужели ничего не знаете? – он погиб в аварии, погиб на своей коляске в первую же неделю выездов, когда катился по проезжей части. Был гололёд, на протяжённом спуске коляску занесло. Я уж к вам заходила с неделю назад, но мне передали, что вы в отлучке; вот, извините, его записки. Нашли на его столе, и собственной рукой его приписано, если случится с ним что – отдать вам.
Через неделю у меня дошли руки до тетрадки, корявый почерк несчастного парня пришлось долго разбирать, а спустя полгода пришло в голову, что не имею права держать это у себя; так, на всякий случай, решил выложить в интернет неординарное литературное творение; разумеется, под вымышленным именем. Заранее извиняюсь, что некоторые фразы пришлось додумывать, настолько неразборчив был почерк настоящего автора.
«Приветом ко всем начинаю эту тетрадь, и, хотя пишу для себя, уж извините, что невольно заставляю вас вчитываться в свою белиберду, но я – калека, и этим всё сказано, почти всё. В той, прошлой жизни, никогда не задумывался, что придётся платить почти полной неподвижностью за разудалую, бесшабашную роскошь сумасшедшего движения, которой безудержно наслаждался почти четыре года. В свои неполные двадцать оказался скованным намертво с комнатной коляской… О-о-о, каким я стал чудовищем – превратился в полумеханического монстра, в подобие кентавра! Если вам доводилось слышать о так называемых «зацеперах», то я – один