театрал, в коем причудливо уживаются высочайшая образованность и простота, светские манеры и грубоватость простолюдина.
– Надобно отдать ему должное, – с готовностью согласился друг, видно, он привык высмеивать не только противников, но и тех, кого уважал, а за что – всегда найдётся, – ни в ком другом не встретишь такого чутья на талант. Из ничего не значущего актёришки сотворить величайшую знаменитость! Кто бишь знал актёра Рыкалова? А князь разглядел в третьеразрядном «благородном отце» блистательный комический дар, насильно переменил ему амплуа. Теперь Рыкалов – классический комик, наилучший на театре.
– А что Семёнова? Правда ли, что Гнедич забрал её у Шаховского «на выправку»?
– Весьма странная история, – хмыкнул насмешник. – Гнедич ведь до сего дня не путешествовал и не имел возможности сравнивать сценических знаменитостей, что в театральном искусстве важно до чрезвычайности. Сам же он стихи всегда пел, ибо, переводя Гомера, приучил свой слух к стопосложению греческого гекзаметра, растяжного и певучего. И вот, услыхав знаменитую актрису Жорж, коя прибыла сюда после того, как свела с ума весь Париж и даже Наполеона своей красотою, он вообразил, что открыл тайну истинной театральной декламации. Переучивать Семёнову он взялся по той причине, что она для него – неипервейший, бесспорный талант, а посему достойна успеха, блеска, признания. И Семёнова запела.
Владимир Иванович, явно обескураженный, заинтересовался:
– Я видел Семёнову прежде и, признаюсь, находил её декламацию превосходной. И что же публика? Как принимает новую Семёнову?
– Представь себе, нашлись приверженцы, восторженно аттестуют неслыханную на русском театре дикцию, нынче Семёнова – первая актриса в свете.
Арина, для которой мир Божий доселе ограничивался земными владениями Алексея Фёдоровича Грибоедова, жадно вслушивалась в беседу молодых господ, и в её представлениях словно распахивались пыльные створки в безбрежность бытия. Где-то далеко жили такие же актрисы и, должно быть, так же, как она, молоденькие крепостные девчонки плакали по ночам в подушку. Любила ли она театр? Спроси кто-нибудь прямо, в лоб – не сразу найдёшься, что ответить. Вот только если б барин, осерчав, прогнал её с подмостков… в глазах померкло бы. И жизнь свою она сочла бы конченой. Хотелось ли ей играть на большой сцене? Столичные театры, нарядная публика в зале, рукоплескания… Иногда она представляла себя трагической актрисой в роли Дидоны, Электры, Кассандры, и дыхание стеснялось от нахлынувшего волнения, и виделись ей заплаканные лица прекрасных дам в зале… Очнувшись от мечтаний, Арина сама чувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы.
Владимир Лыкошин и Александр Грибоедов, двоюродные братья, были очень дружны. И в то, прошлое лето, неразлучны. Они подолгу беседовали, ничуть не смущаясь, если ей доводилось быть рядом. Она помнила и другой их разговор в хмелитском театре,