в себя влагу тумана, казалась серой и грязной.
Это просто пасмурный, несчастливый день, подумал Стегин, рассеянно отметив эту деталь.
– Что значит спецназ? Почему спецназ? Установили личность? – спросил он после короткой паузы.
– Нет. Личности потерпевших пока не установлены. Работаем, – покачал головою Мухин. – По косвенным признакам. Татуировочка у него специфическая на правом плече: военная, не воровская. А в левой подмышке – группа крови. И перчатки на руках одеты красноречивые. Такие, знаете ли, с обрезанными пальцами. Как у гонщиков. Для чего? Чтобы ни что не мешало чувству осязания. Чтобы провод детонатора чувствовать папиллярами. Он, говорят, вибрирует. Не правда? Не вибрируют? Ну, значит, чтобы надежнее держать оружие: автомат, пистолет, нож. Чтобы из вспотевшей ладони не выскользнула граната. Чтобы руль держать крепче, а при случае – ткнуть в глаз пальцем и выковырять его ногтем, не раздавив. А на отпечатки, мол, наплевать, потому я – спецназ! В общем, этот парень определенно кое-где побывал! А, может, он вовсе ни какой ни спецназ, – неожиданно заключил Мухин.
Улыбнувшись и кивнув Мухину в ответ, впрочем, не пропустив мимо ушей все то, что тот изложил, Стегин направился к трупам.
Неподалеку маялся, не зная, чем еще себя занять, мед.эксперт Игорь Прокопьевич Долькин. Осмотр мертвых он закончил минут сорок тому назад. Теперь он ходил вдоль обочины, загребая носками ботинок опавшие листья, беспрестанно курил и, питая свое воображение теми впечатлениями, что оставляла ему его ежедневная работа, давно ставшая рутиной, в ярких красках представлял себе, что происходит внутри его собственного, вполне живого еще, организма: легкие, адсорбируя на себя запредельные дозы никотина, черствеют, морщатся и покрываются черными выгоревшими кратерами, сосуды, еще не давно эластичные, чутко реагирующие собственной вибрацией на любое изменение его, Долькина, настроения, постепенно каменеют, метаморфозируя в сухие ломкие веточки. Словом, он чувствовал себя приговоренным к смерти. Но перебороть себя не мог. И прекратить курить не мог. У него осталась последняя сигарета. Долькин обрадовался, увидев Стегина.
“Стрельну пару. Не меньше, – подумал он, в душе рассчитывая на большее, и загадал. – “Прима”, пусть будет “прима”, но – в твердой пачке. Хорошо, Господи? Договорились, а?”
– Привет, капитан.
– Привет, Прокопыч.
– Холодно.
– Что? – задал Стегин лаконичный вопрос.
– Да вот, добрых два часа здесь торчу. Сигареты кончились. Не холодно, но промозгло, – начал жаловаться Долькин, левой рукою машинально поправляя пестрое фланелевое кашне, петлей лежащее на шее.
– Понимаю. Но я – о нем!
Носком ботинка, чистотой и блеском тот выгодно отличался от аналогичной части гардероба утомленного Долькина, Стегин указал на неподвижное тело, лежащие поближе:
– О нем! Расскажи мне, пожалуйста, что-нибудь интересное.
– А что один, что другой, – флегматично отозвался Игорь Прокопьевич, отчетливо понимая, что время для главного вопроса еще не наступило,