перед обшарпанным фасадом, если бы вопрос юноши с балкона не заставил её поднять голову и посмотреть вверх.
– Девушка, вы здесь зачем?
Странный, почти глупый вопрос. Обычно она не щадила самолюбие душных приставал, отвечая им остро и дерзко. Но здесь перед ней стоял тот, который заставил её забыть не только слова, уже налипшие на языке, но и её собственное имя.
Она обязательно бы узнала его, даже будь он не так близко, как теперь. На неё смотрел кудрявый темноглазый красавец, прекрасный, словно античный герой, только его красота не была столь безупречно отвлечённой, вынесенной за скобки привычного бытия и лишённой прозаического обаяния. Напротив, между ней и внезапным юношей вовсе не было никакой внутренней дистанции, поскольку он находился даже ближе её собственной тени, будучи извечно там, где билось сердце и хранила все мечты и надежды её чуткая человеческая душа. Он был воплощением её навязчивой грёзы с тех самых лет, когда она начала мечтать о любви. Его облик был узнаваем и неуловим, он был похож на ускользающий романтический сон и одновременно на ясную предутреннюю полоску на заревом небосклоне. И как он был не похож на тех, кем гордились её подруги, о которых судачили знакомые, кого она видела вокруг себя и среди которых ей предстояло находиться и жить.
Сколько потребовалось сил, терзаний и работы души, чтобы примирить себя с обыденностью и принять действительность такой, какова она есть, научиться жить подобно другим – обыкновенно и просто, не мечтая о несбыточном, не желая невозможного. И не думать о том, кого она поселила в своей душе, создав его из собственных фантазий и представлений о настоящей, подлинной жизни, которой, как ей казалось, она была достойна.
Теперь она уже жалела об этом приобретённом опыте.
На неё смотрели тёмные, глубокие как море глаза юноши, и она, не отрываясь, могла бы бесконечно смотреть в них, смотреть так, как смотрят в морскую даль, любуясь её неприступной красотою и ощущая гордое величие стихии.
Юноша заметил это, и его лицо озарилось лёгкой полуулыбкой, которая, если не вернула её к реальности, то уж точно вывела из оцепенения.
– Как жаль, что вы сейчас там, а я здесь, лучше, если было бы наоборот. Джульетте уместнее находиться на балконе и слушать как внизу поёт для неё влюблённая мандолина.
У него был ровный, негромкий голос. Она вполне могла бы полюбить этого юношу только лишь за этот чудесный голос, за этот вежливый тон, за доверительную интонацию, за мягкий, неповторимый тембр, заставлявший её дрожать и трепетать всем телом. Разумеется, она всегда знала этот голос; он часто разговаривал с ней, и его звучание всегда было нежным и трогательным, словно прикосновение.
Она задержала дыхание, чтобы сбить волнение, и ответила ему, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо.
– Ваш балкон, конечно, ничуть не хуже балкона Джульетты, только мне он совсем не подойдёт, поскольку я её значительно старше. Но вы вполне смогли бы сойти за Ромео.
– Обижаете.