сути слова песни были простым прямоговорением, без дробления смыслов, без вибраций пауз, без сложных рифм и изысканных поэтических конструкций – то есть без всего того, что ей так нравилось в стихах и из-за чего она предпочитала поэзию прозе.
Но всё равно ей понравилась песня, и она запомнила её наизусть. Запомнила не только все слова и нехитрую мелодию, но и каждое движение, всякий жест, выражение глаз и этот невероятный окружающий их воздух, наполненный цветными тенями и солнечным светом, воздух, в котором их тела, как ей казалось, сделались невесомыми…
Земное тяготение к ней вернулось не сразу. Они ещё долго кружились, словно мотыльки, и над старым домом, и над кипарисовыми аллеями, и над всем этим бледным, пропылённым городом. Занятые только друг другом они, не замечали ни влажных голубых гор, ни бликующего зелёного моря. Им было так чудно и странно говорить без слов; осязать, не соприкасаясь; чувствовать и понимать, даже не зная имён друг друга. Хотя кого из них это могло удивить, если само время и пространство потеряли всякий смысл и значение, отчего обнулилась память и свернулись все внутренние и внешние измерения.
Каким же парящим и невыразимым предстало её внезапное счастье! Оно оказалось милее мечты, проще слов и прозрачнее мысли. Дышать этим счастьем, пожалуй, могли разве что олимпийские боги, сходя к своим возлюбленным в виде облака или проливаясь с небес золотым дождём. Как же ей не хотелось возвращаться оттуда! Но реальность уже трясла её за плечи, будила, крича ей в лицо что-то странное и надуманное, вспоминая о какой-то ответственности к неизвестно чему и взывая к непонятному чувству долга, который зачем-то она обязана помнить.
Она отбивалась, закрывала лицо руками, отводила глаза… Но сознание постепенно овладевало ею, наполняя тяжестью земли, предопределения и памяти. Она плакала, что-то бормотала от отчаяния, осознавая своё бессилие и невозможность что-либо изменить. Наверное, не осознавая, что с ней происходит, она выкрикивала слова о том, что уже два года как замужем, что завтра улетает отсюда в далёкий северный город, где мало солнца и вообще не растут кипарисы, что ей уже никогда не будет так хорошо и что она безумно любит этого кудрявого темноглазого юношу…
Он же не мог понять, что с нею произошло. Ему было вовсе невдомёк, что всё услышанное было обращено вовсе не к нему, а к судьбе, к жестокому мирозданию, к той угрюмой равнодушной силе, которая не позволяет человеку летать, не даёт ему возможности ощущать себя свободным и счастливым.
Её лицо горело, тело била нервная дрожь, мысли путались и самообладание, которое так отличало её от остальных, – начисто покинуло её. Она осознавала, что куда-то бредёт, что мимо неё медленно плывут деревья, ограды, дома. И что поблизости давно уже никого нет, что она потеряла того, кем было заполнено всё её время (время между явленным и несбывшимся) и заполнено всё её внутреннее пространство, в просторечии именуемое душой…
Вопреки её собственным ожиданиям, она смирилась с такой данностью необычайно легко. Только вовсе не потому, что ей удалось разлюбить своего