сел на школьный стол. Обнял Сильвию за шею и отстранился с вопросом:
– Что это? – его палец устремился через девичью голову и ткнул в воротник сзади.
Она схватилась за куртку, придвигая ткань ближе к глазам и присмотрелась, в свете светодиодного освещения на ткани просматривалась маленькая прожжённая дырка.
– Ты, что, когда курила, поправляла свой воротник? Или ты жгла свои книги? Чем ты занимаешься, пока мы тебя не видим? – сказал Роберт и слез с парты. Девушка сомкнула глаза.
– Прожигаю свою жизнь в будничной рутине, пока она не обратится в тлен, – устало произнесла Сильвия. Прозвенел звонок. Она резко распахнула веки. Вокруг суетились подростки. Роберта не оказалось рядом.
Так снова начался день, похожий на предыдущий и все остальные перед ним. Сильвия выбиралась из тётушкиного дома, приходила в школу и несколько часов в ней проводила. Иногда что-то понимая для себя и открывая, а иногда ощущая себя маленьким винтиком огромного устройства. Винтику навязали определённую работу, и он не понимал, а для чего это собственно надо. Винтик запросто может отвалиться, осознавая бессмысленность работы и свою бесполезность, ведь он бы больше не считался никаким винтиком. И если бы кто-то сказал, что он, этот винтик, потерял всякий смысл, бывшая часть огромного устройства обязана была бы ответить: "Всякий смысл может существовать глубоко внутри, и пусть, даже от меня не получить никакой полезности, я могу быть бессмысленным, но только лишь в понимании других, свой смысл я обрету сам, отыщу в самом себе и буду жить, благодаря ему, а не потому, что считался бы для кого-то полезным".
Время последних лекций пролетело незаметно для вовлечённого ученика, но томительно для скучающего, из-за чего голова Сильвии занималась чем угодно, чтобы развеять приставучую скуку. Девушка посещала занятия, иногда даже не понимая, зачем это надо. Она всего лишь мечтала жить в тихой уединённости, каждый день, час, минуту посвящая чтению книг. Хотя американские школы и баловали учащихся разнообразными клубами, Сильвия среди них выбрала бы книжный, но она человек такой, который не любит обсуждать прочитанное с другими. А когда стоило только признавать, что обсуждать книги – интересное дело, как в клубе она встречала глупых подростков, а не интеллигентных и эрудированных людей.
Так протекала жизнь – медленно, томительно, ужасающе нудно. И если бы только не помощь книжных друзей, точно не получилось бы ответить, что она сделала бы со своей жизнью. Всякая надежда уже давно угасла, как потихоньку угасает пламя, которое искренне верило в долгое существование, но которое оказалось совсем не нужным, а потому ему предпочтительнее было бы угаснуть навеки. Не потому ли сказки живут только для детей? Они испытывают счастье, когда ребёнок с волшебством внутри открывает их для себя и в себе, а затем весь смысл теряется, когда сказки, обливаясь слезами печали, оказываются больше не нужными серьёзному взрослому, что когда-то в себе носил волшебство. Кларк до боли в груди, из-за столь видимой отчуждённости и отличия, словно девушка в буквальном смысле прибыла из другого