и присоединилась к грустному юноше. Они взялись за руки и стали было уходить, пока уборщица Софи не окликнула Деметрия. Ванберг засеменил назад и вместе со старушкой вошёл в кабинет. Спустя время, за которое чтение может показаться слишком скоротечным занятием, а ожидание очень утомительным, юноша вышел с отсутствующим видом, при котором характерны: отчуждённый взгляд в пол и сутулость фигуры. Понимание того, что сейчас Деметрий не отличим от воздуха, пустого места врезалось в голову так сильно, что Сильвия нахмурилась. Всё равно, что его нет рядом.
– Что она тебе сказала? – спросила Кларк. Ванберг молчал. Как и ожидалось.
Деметрий зашагал по коридору, и Сильвия поплелась следом. Выходя из здания, они снова взялись за руки и странным существом, словно пара соединилась, но не телами, а душами, обернулись. Табличка "Высшая школа Рейнгардта" и статуи горгулий казались лишними и древними на фоне перестроенной школы. Здание смотрело в ответ взглядом столь мрачным, что по нему, а ещё дому тётушки Сильвии и некоторым другим строениям в Хиддланде замечалась отчуждённость от города. Будто таким домам плевать на сонность, которая овладела Хиддландом, ведь иногда казалось, что даже его люди заснули здесь навсегда. Девушка потянула Деметрия, и они пошли прочь.
– Может, зайдём по пути в Криспи Крим? – спросила она после долгого молчания. Юноша ничего не ответил, что означало согласие, хотя молчал он часто. И никогда не кричал, за исключением младенческого возраста. Если в детстве его обижали, он не реагировал, даже не плакал, подавая маленькой Сильвии пример. Двое самых странных детей в селе, в Хиддланде и, возможно, даже всей Америки, если не всего мира. Вот только девочка с годами становилась похожей на нормальных людей, а мальчик не мог измениться и даже стал отстраняться от девочки, присутствуя в её жизни, как тень. В нём что-то ломалось, когда он добровольно отрекался на одиночество, и причину этой поломки мальчик хранил, как самую важную тайну. Когда он возвращался в общество подруги, девочка видела его всё таким же, не изменившимся, но иногда она ощущала, что что-то с её другом было уже не так.
– Какой именно цвет? – добавила девушка, начиная игру. Что-то, что могло быть только между этой парой. Личное, совместное, слишком секретное.
Если можно сравнить молчание с цветом, то его неразговорчивость – серый. Когда Ванбергом полностью завладевало отрешение, он ничего не слышал, не видел, не говорил, и его молчание преобразовывалось в самый тёмный из оттенков серого. Если Деметрий не разговаривал, при этом реагируя на окружающую среду или просто давая знать, что он всё слышит и понимает, но сохраняя долгое молчание, цвет – средний серый среди всех оттенков. А когда неразговорчивость приводила к редким, но осмысленным ответам, его молчание имело самый светлый серый цвет.
Деметрий слегка придавил ладонь большим пальцем. Средний серый цвет. Оттенок отчуждённого безразличия. Цвет простоты. Это золотая середина – между белым и чёрным, тьмой и светом. Это его любимый оттенок.
Пекарня