мол, возьмите! Вот и пошли мы с его патронами на эту самую станцию, на Ливны-то эти, состав наш брошенный кончать…
За окнами на этот раз грохнуло так, что, казалось, стекла посыпятся. Гул голосов в закусочной на секунду примолк, затем возобновился. Сидевший за нашим столиком невысокий худой человек улыбнулся своей смущенной, тут же исчезающей улыбкой и продолжал:
– Подбираемся с одной стороны, с другой… Нет, не видно ни черта! Одна, значит, нам дорога – напрямик, по чистому полю. Подползли метров на триста. Васька первый углядел: хвост из-за товарняка выглядывает. Ну, ждем. Ребята справа, слева от меня легли – прикрывать. Потом товарняк отогнали, смотрим – вот они стоят: штук, наверное, двадцать. А патроны-то у меня в диске – летчицкие, понял? Которые он расстрелять не успел. Черные, белые, красные… Я и говорю Ваське, Ваське Терехову, номеру моему второму: давай, мол, Вася, бери добро-то, оно нам во как придется… И пришлось! С третьей очереди кончилась вся эта музыка. Сперва только искорки… Потому что у меня и зажигательные были, и трассирующие… Сперва только искорки бегали, а как дал третью – кончилась. Все двадцать в гору, значит, пошли. Тогда мы побежали. И тут в спину мне одна, а другая – вот сюда, в это вот место. Я лежу, я не могу больше бежать. Васька подползает: давай, говорит, кореш, ко мне на спину. Нет, говорю, Васька, ты меня не трогай, ты дегтярь бери и уходи, пока цел. Скажешь там, что все чисто… Не звони, говорит, лярва, ну-к держись за меня! Выволок, значит, и пулемет, и меня, а после… Ты что-то не пьешь совсем, парень… А после сам от ран помер. В госпитале, в Тамбове. Ты пей, пей, ты до конца пей!..
Тут мы увидели, что он совсем плох. Он уже не сидел прямо, а навалился грудью на стол, плечи его перекосились, и он бормотал еле слышно:
– Главное, калибр нам подходящий. Они ведь как там идут? Сначала трассирующий, потом бронебойный, а там уже зажигательный и опять трассирующий… Смотрим – головки у патронов все разные: черные, белые, красные… Не нравится мне твоя борода, – неожиданно сказал он Игорю. – Совсем не нравится.
Он улыбнулся нам последний раз и мягко, боком свалился со стула.
– И вот каждый вечер так! – проворчала костлявая старуха, подручная буфетчицы, подошедшая вытереть столик и забрать опорожненные стаканы. – Каждый вечер он тут колобродит. Недотепа!
– Как его зовут, не знаете? – спросил я.
– Зовут, зовут, – передразнила она. – Он сам-то помнит, как его зовут? Шатаются всякие! – с сердцем прибавила она, непонятно кого имея в виду.
– На воздух его надо, – решил Игорь. – Давай, берись.
Бывший пулеметчик лежал, скорчившись, на затоптанном, в раздавленных окурках, полу. Мы поставили его на ноги – я мимолетно подивился невесомости щуплого тела – и, поддерживая с двух сторон, вместе с ним протолкались на крыльцо. Несколько человек стояли там в темноте под навесом и покуривали, дожидаясь окончания грозы. Гроза, собственно, уже прошла, но дождь продолжал барабанить по железному навесу. Они в молчании наблюдали за нашей возней. Мы прислонили нашего подопечного к крылечному столбику,