медленно, а как только легла, сразу отвернулась опять к балкону. Рита придвинулась к Дининой ссутулившейся спине. Одна рука протиснулась между исхудавшим телом и простыней, вторая легла сверху.
«Мне же тоже очень больно, и потому все мои мысли крутятся только вокруг жалости к тебе. Неправильно говорят, что жалость – плохое чувство. Какая же это жизнь без жалости? Только сильно живой человек способен так жалеть, чтобы ощущать чужую боль. Я так надеюсь, что, соприкасаясь с ней, я ее у тебя отбираю. Ты ничего мне не говоришь, и я совсем не знаю, вдруг я только раздражаю тебя, а тебе так плохо, что даже нет сил меня оттолкнуть? Нет, наверное, ты должна какими-то фибрами чувствовать, что я желаю тебе только добра».
Рита приезжала ежедневно после репетиции или спектакля. По вечерам она уговаривала Дину лечь в постель и попробовать уснуть. Та была вечно злая и иногда пьяная.
Обзывалась, шлепала Риту по рукам, отталкивала ее и царапалась. А еще плакала. Очень много и очень тихо, расчетливо выбирая время и место, чтобы Рита в этот момент не оказывалась рядом. Не прилагала сил, чтобы добавлять голос к слезам. Она только дрожала и позволяла им литься.
Рита старалась как можно реже дотрагиваться, чтобы не раздражать. Дина на любое прикосновение реагировала, как на удар наотмашь: жалась и смотрела затравленно на свою «обидчицу», как маленький ребенок смотрит на того, кто несправедливо его ругает, понимая, что не может ему ответить даже словесно, потому что, если начнет говорить, ком в горле разорвется, голос дрогнет, и из глаз брызнут слезы.
По утрам Рита готовила завтрак. То яичницу, то кашу, то булочки с корицей или изобретала что-то еще. Каждый раз надеялась, что Дина съест хотя бы чуть-чуть. Договорились, как в детском лагере, о правиле пяти ложек. Точнее, договориться удавалось только иногда, а в другой раз девушка устраивала истерику с битьем чашек и тарелок (естественно, полных).
– Достала ты меня уже! Отвали! – Ди вскрикнула низким, не своим голосом. Швырнула на пол пиалу с дымящейся овсянкой.
– Ди, – Рита выдохнула – тише. Не волнуйся, – она отступила от девушки и начала собирать грязные осколки с пола – все хорошо. – Говорила очень медленно, по слогам, пытаясь не разозлить Дину еще больше – Прости меня. Я сейчас все уберу. Ты только не переживай, хорошо?
Та сжала зубы и молча ушла в спальню. Забралась под одеяло и обняла его скомканный край, представляя, что это кто-то живой, тепло выдыхающий и по-доброму ей улыбающийся.
Но не Рита. Перед Ритой стыдно. А хочется ее обнять. Она же такая теплая, светлая и пахнет сладким, вскипяченным для каши молоком.
«Вот бы ты сейчас вошла и молча ко мне легла и не смотрела бы на меня виновато – а только очень ласково».
«А если бы я вела себя не как мразота, она бы так и сделала. И даже не из жалости. Она сама захотела бы так сделать».
«Опять обидела хорошую Риту. И вчера тоже обидела, и четыре дня назад, и вообще доставляю ей невероятное количество страданий, и никак ее раны не пытаюсь