друга все-таки оберегаем – поверхностно и легко. Пусть. И никогда в жизни у меня не было такой подруги, с которой бы я виделась ежедневно, завтракала в кофейне и которой бы оставляла Марусю на выходные. Значит, оно и не надо. Нашу ненавязчивую дружбу я ценю, как один из самых важных даров».
Имя дочери, от которого уже невозможно было оторвать взгляд, больно кольнуло.
«Маруся. Маруся хорошо, и Вадим хорошо. Они оба по мне не скучают. Живут у бабушки, она за ними приглядывает. Готовит им пироги. А я не готовлю. Ужасно боюсь, что Маша вырастет и меня не простит. Ей будет казаться, наверное, что я отправила ее к бабушке в квартиру, чтобы они там вместе доживали свои разные годы. Чтобы она там не жила, а как старики – медленно умирала. А это не так»
Рита отступила несколько строк, чтобы дописать концовку, а «тело» придумать потом.
«Буду их распечатывать, и постепенно тебе как-нибудь отдавать. И не обману себя, обязательно все до последнего отдам. Первую партию после этих гастролей, вторую – после следующих», – последнее предложение повторила несколько раз вслух, чтобы самой в него поверить, и вернулась в начало.
«Ты ей обязательно покажи эти мои письма, когда меня не станет. Или если я сойду с ума и обоснуюсь в какой-нибудь больнице для душевно раненых. Покажи Маше мои письма, чтобы она не думала, что ее мать была холодной и черствой. У меня просто есть сцена и все эти глупые амбиции. Невозможно жить только ребенком. И Маша не должна будет. Я хочу, чтобы она что-то в своей жизни обожала. Чтобы это было великое дело, и чтобы она жила для чего-нибудь высокого. Наверное, это глупо, но я хочу, чтобы она была, как ты, как я и как все наши вечно увлекающиеся друзья».
Рита отступила несколько строк, чтобы дописать кое-какую похвалу потом.
«Я очень горжусь, что знаю тебя, что ты позволяешь мне за тобой по чуть-чуть ухаживать, что я могу тебя обнимать и тебя касаться. Когда ты пишешь по ночам, я чувствую такое возбуждение! Мне и больно за тебя, и радостно. Гений пишет! Это я, конечно, не о твоих скучных статейках. Надеюсь, по ночам ты можешь заниматься исключительно романом. Не читала ни буковки, и втихаря ни за что не покушусь, но вижу по тебе – по твоему дыханию, по глазам, по нервным рукам – там что-то гениальное. И даже гораздо более невероятное, чем первая книга.
А я ее читала, когда Маруся была еще грудная, и ты казалась далекой, недосягаемой и даже почти не существующей.
Вадим обустроил нам отдельную спальню, чтобы ребенок ему не мешал ночами, и я даже свет не выключала: все читала и читала. А когда Маруся просыпалась, не расстраивалась и не раздражалась – все равно же не сплю. Получается, я целый год не спала. Как? Не помню. Закон природы – не помню жизни с огромным и тяжелым животом, не помню роды, не помню бессонные ночи и смену подгузников. Это все специально, чтобы люди не расхотели размножаться. Поэтому и не помнится ничего. Да?»
Письмо