пункта.
Еще одна чашка чая – и выхожу на улицу.
Интересно, какой сейчас Джексон Гринвуд? В детстве он жил с Арнольдом, и я, приезжая в Хэмли, часто его видела. Он был тихим необщительным мальчиком, постоянно играл во дворе со своим старым псом. Джексон был из тех детей, которых все считают «проблемными», но на самом деле ничего плохого они не делают. Просто угрюмый ребенок.
Теперь Джексон работает учителем младших классов. В голове не укладывается. В моем представлении все учителя энергичные и улыбчивые люди, Джексон же всегда казался сердитым.
Он живет в одной из новостроек на окраине Хэмли. На фоне тенистых холмов Йоркшира дома эти кажутся до странного плоскими, словно двухмерная модель будущих таунхаусов. В свете уличных фонарей газоны и клумбы кажутся серыми и однообразными, и только перед дверью Джексона настоящая буйная растительность. Он разбил небольшой огород. Боюсь подумать, что думают его соседи, чьи палисадники – терракотовые горшки с розмарином, по шпалерам тянется виноградная лоза – гораздо лучше вписываются в атмосферу квартала.
В ответ на мой стук раздается громкий, возбужденный лай. Внезапно он обрывается, и я догадываюсь, что кого-то только что отчитали.
Когда Джексон открывает дверь, я не успеваю даже взглянуть на него – большой черный комок опрокидывает меня на землю.
– Ой! – Я ударяюсь копчиком и ладонью, но это только полбеды – пес увлеченно вылизывает мое лицо. – Ну, привет-привет… Дай мне… Боже…
Пес забрался ко мне на грудь и ухватил зубами кулон с шеи, решив с ним поиграть.
– Ох, черт. Извините. – Массивная рука тянет собаку за ошейник. – Хэнк, сидеть.
Хэнк тут же с меня слезает и садится рядом с хозяином, подняв на него обожающий взгляд. Увы, цепочку он сорвал: кулон свисает из пасти.
Я с удивлением гляжу на Джексона. Это, конечно, тот самый соседский мальчик, но если в детстве он весь был вечно сжатый и колючий, то теперь его словно… разгладили: напряженная раньше челюсть расслаблена, сутулая спина расправилась. Широкоплечий, заспанный великан с лохматыми каштановыми волосами. На футболке у него, кажется, кофейное пятно, а на левой коленке джинсов огромная дырка. Загорелые руки – настоящее достижение для английской весны, – и на левом запястье бледный след от часов.
Смотрит он на меня со смесью недоумения и смущения. Впрочем, у него с детства такое непроницаемое лицо, что не понять, то ли он полон загадок, то ли два слова связать не умеет.
– Вы не Эйлин Коттон, – удивляется он.
Его йоркширский акцент с годами только усилился. Ну, или я слишком давно с ним не разговаривала.
– Вообще-то, она самая. Я Лина. Помнишь меня?
Он задумчиво щурится, а через несколько минут наконец осознает:
– Лина Коттон?!
– Ага!
– Да уж… – Джексон отводит взгляд и откашливается. – Ты стала… другой. В смысле, изменилась.
– Ты тоже! Стал более…
Я краснею. Хотела сказать «мужественным», но, пожалуй, не буду. Лучше сменить тему.
– Слышала, ты в школе работаешь?
– В младших