половине одиннадцатого, рядом с «бентли» появился длинный, будто катафалк, «ягуар». Рядом стоял шофер, прижав к уху транзисторный приемник.
Я вернулся в мужское отделение и стал читать новые записи. И тут сообразил, что обручальное кольцо сестры Дженкинс так и не нашли. Несомненно, разыскивать драгоценность среди чьих-то фекалий – занятие не из приятных. Должно быть, практикантка хотела покончить с неприятной работой как можно скорее и не слишком старалась. В таком случае драгоценное кольцо сестры Дженкинс затерялось в глубинах канализационной системы. Я как раз думал об абсурдности ситуации, когда подошла новая медсестра, только что из Лондона, и сказала:
– Извините, доктор Ричардсон, доктор Мейтленд ждет вас у себя в кабинете.
Я поспешно вернул карточку обратно в шкаф и поднялся наверх.
Мейтленд, как всегда, приветствовал меня крепким рукопожатием:
– Проходите, Джеймс.
Я ожидал увидеть одного визитера, но на честерфилдском диване сидели двое мужчин. Пожилого я узнал сразу же – это был один из американских коллег с фотографии в кабинете Мейтленда. Теперь он выглядел старше лет на десять, однако сохранил стройность и подтянутость, лицо покрывал ровный загар. Другой был намного моложе – атлетического телосложения и с квадратной челюстью. Волосы были подстрижены настолько коротко, что на первый взгляд он казался лысым. Сначала меня представили Вальтеру Розенбергу, затем его спутнику, Баку Страттону, – как оказалось, он работал в американской фармацевтической компании.
Мейтленд и Розенберг говорили не умолкая. И все же я не чувствовал себя лишним. Мне нравилось просто сидеть и слушать. Истинная привилегия наблюдать, как два гиганта психиатрии ведут дискуссию, обмениваются идеями. Через некоторое время я подошел к столу Мейтленда, чтобы принести Розенбергу чистую пепельницу, и увидел, что нижний ящик серого картотечного шкафчика приоткрыт. Внутри лежало несколько папок. Мельком я разглядел одно из имен. На папке было крупными буквами написано: «Кэти Уэбб».
Розенберг оказался прекрасным рассказчиком, особенно хорошо ему удавались смешные истории. Я как раз смеялся над одной из шуток гостя, когда Мейтленд вдруг попросил меня рассказать об эдинбургских исследованиях. Особенно его интересовал последний эксперимент, когда выяснилось, что даже в спящем состоянии мозг реагирует на эмоционально значимые стимулы. Например, стоило прошептать имя жены или мужа испытуемого, и электроэнцефалограмма мгновенно отражала повышенную активность, даже если человек глубоко спал. Молчавший до этого момента Страттон вдруг оживился и начал задавать очень конкретные, специальные вопросы. Мне показалось странным, что сотрудник фармацевтической компании так много знает об исследованиях сна.
– Эти результаты уже опубликованы? – спросил Розенберг.
– Нет, – ответил я. – Статья пока в работе.
– Буду очень благодарен, сэр, если пришлете мне копию, – проговорил Страттон и достал из кармана визитку.
Я не привык, чтобы ровесники обращались ко мне так уважительно, и немного смутился. На карточке было написано только имя