а из красотки Изольды – наивную монахиню-бенедиктинку, которая совсем не разбирается ни в людях, ни в происходящем вокруг нее, а потому верит всему, что говорят ей, и из-за этого попадает в забавные, несколько щекотливые и пикантные ситуации. Хорошо бы потом договориться с мэрией о постановке его пьесы и показать ее добрым обитателям славного города Парижа. Вот бы поднялся шум и гомон! Вот бы забегали святоши! Идея так увлекла молодого повесу, что он, не замечая ничего вокруг, пребывал в каком-то не совсем реальном состоянии духа.
Проходя мимо церкви Сен-Северен, Франсуа почувствовал на себе чей-то колючий недобрый взгляд, что вывело его из задумчивости. Подняв глаза, он увидел перед собой кюре Филиппа Сермуаза, с которым соперничал из-за Катрин де Воссель. Впрочем, из-за такой чаровницы можно рассориться не только с каким-то церковником, но и со всем светом… Злые языки утверждали, что, пока Франсуа находился в размолвке со своей возлюбленной из-за белошвейки, Сермуаз пользовался ее расположением. Говорили даже, что он посещал молодую вдову переодетым в светское платье, но лиценциат в это не верил, а главное, не желал верить в такие нелепые слухи, если даже они в некотором роде и соответствовали действительности.
Служители церкви всегда пользовались расположением прекрасного пола, поскольку ни белое, ни черное духовенство не хвалилось своими амурными победами. Сохранение в тайне любовной связи высоко ценилось особами, имевшими склонность к адюльтеру. Дозволенной считалась лишь связь, освященная церковью и необходимая для продолжения рода, а не для удовлетворения своей похоти. Грешить предпочитали тайно, ибо никому не известное вроде и не существует вовсе, а потому является не преступлением против нравственности, а лишь шалостью, чем-то напоминающей чудачество.
– Что вы на меня уставились, почтеннейший, словно филин на мышь-полевку, выбравшуюся из норы? Соскучились, что ли? – состроив идиотскую рожу, неуклюже пошутил молодой человек, приподняв для приветствия невзрачную, видавшую виды шляпу.
– Нам надо кое о чем потолковать, любезнейший, – растянув губы в некоем подобии улыбки, миролюбиво начал Сермуаз и какой-то вихляющей, не подобающей служителю церкви походкой приблизился к Франсуа.
Настроение у лиценциата после посещения «Быка в короне» было превосходнейшим, потому он не стал спорить, а даже подзадорил кюре:
– Так говорите же, черт побери!
Французы – одна из самых богомольных и благочестивых наций, хотя порой ее представители взбрыкивали, словно необъезженные жеребцы. Упоминание всуе нечистого осуждалось церковью, но тем не менее нередко употреблялось в разговорах. Поэтому или почему-либо другому, но священнослужителя всего так и передернуло при упоминании о черте, однако, взяв себя в руки, он перешел к сути вопроса, ради которого, собственно говоря, и поджидал лиценциата. Сермуаз намеревался разрешить некий непростой вопрос, далекий от богословия и касавшийся скорее нравственности, нежели веры и теологии.
– Ты