презентовали до 14 января, до старого Нового года. И было много известного и неизвестного Ивану народа, который, как понял наблюдательный Иван, интересовался не только его живописью, но и решал какие-то свои вопросы. В списке приглашенных Сафроном Евдокимовичем посетителей не было случайных людей. Он учитывал все интересы собираемых гостей, симпатии, антипатии, сферы влияния, авторитет, зависимость друг от друга, а присутствующим это было интересно и необходимо. Кроме актеров, режиссеров, музейно-галерейных работников – специалистов, было много телевизионщиков, ведущих журналистов ТВ-программ, радио, прессы. Были киношники, которые решали, какого актера из какого театра поставить на главные роли, ведь киноиндустрия напрямую связана с театральным делом. «Выстрелил» актер в кино – повалил народ и в театр. Чем выше искусство, тем выше ставки, тем выше интриги, тем выше ложь.
Было немало и деловых людей, желающих просто потратить деньги и пополнить свою коллекцию работами Ивана Брагина – чудака большой руки! Это определение Высоцкого быстро разлетелось, стало популярным, и Москва пошла на провинциального художника-оригинала. А наш оригинал, после окончания презентации, с 15 января отправился гулять в народ. Купил в магазине-гастрономе ящик «Старки» и с каким-то мужичонкой шаромыжного вида притащил его во двор. Поставил на доминошный стол, как и раньше. Достал из хозяйственной сетки колбасу, хлебушек, порезал на бумаге и вынул из карманов своего ношеного плаща два граненых стакана. Налил по половинке и, чокнувшись с мужичонкой, выпил молча.
Устал он сильно за эти дни. И народ потянулся к нему, но неактивно, нехотя. Мало народу пришло. Подойдет какой знакомый мужик к окну покурить в форточку, глянет во двор и вздохнет, и подумает себе: «Наш-то гулять наладился. Да не ко времени, Иван Тимофеевич, извиняйте». И пойдет на свой диван телек глядеть, а утром на работу.
На другой день Иван уже один пришел к столу с бутылочкой «Старки», стамеской и с рулоном жесткой столярной шкурки. Налил себе полстакана, хряпнул и давай шурудить стамеской, очищать помет голубиный да старую краску с бакелитовой фанеры столешницы. Весь день прокопался, проваландался, шкуря и стол, и скамьи, вкопанные в землю. На следующий день Брагин опять пришел во двор к столу доминошному. Снова с бутылкой «Старки» и с ведром черной нитрокраски. Взял да и покрасил этот стол и лавки малярной кистью в черный цвет. И белый лист на кнопку приладил: «Окрашено». Знакомый мужик опять к окну подошел покурить. Увидел это и подумал: «Да ты не серчай, Иван Тимофеевич, прости мужиков Христа ради. Робить ведь надо, семью кормить. А погулять успеем еще – вон уж скоро День Советской армии. Так и начнем накануне, а закончим уж в марте – после Женского дня». И опять к себе на диван – телик глядеть. Но отдельные соседи по дому, более сознательные, доложили, куда следует, о проказах пьяного художника, и там оперативно отреагировали на сигнал общественности. И во двор пришла целая комиссия компетентных людей из домоуправления в сопровождении