за княза Браницкого, богатого и знатного поляка, и проводила часть времени в Белой Церкви – имении, которое подарил ей тот самый Браницкий. Она-то и перевезла туда польских евреев, и даже одарила их польскими фамилиями, оказав тем самым свою благосклонность.
Мой прародитель, Мордко, был среди перевезённых княжной Браницкой евреев и поменял свою родовую фамилию «Каган» на звучную и красивую «Пугачевский». Прародитель Мордко жил хорошо, на широкую ногу, и к середине XIX века в Белой Церкви было уже четыре семьи Пугачевских, и все они являлись его потомками. Дед мой, Герше, был прямым наследником Мордко, его правнуком, чем очень гордился.
Если верить легенде, то сам прародитель наш, Мордко, был силачом и кутилой и работал всю жизнь биндюжником. Пугачевские славились своей силой, и эту особенную мощь унаследовал и мой дед Герше. Как и его прадед, Герше был биндюжником. Огромный мужик, он мог подкову согнуть одной рукой. Дед славился на всю Белую Церковь своей мощью, и его звали на подмогу, если надо было перевернуть телегу или же перетаскать какой-то очень тяжёлый груз. Силу эту он сохранил до старости. Дед Герше издевался над хилыми, вялыми еврейскими мальчиками, которые корпели над книгами и зубрили наизусть Талмуд и Тору. Он ценил физическую силу и не одобрял выбора своего единственного сына, Иосифа, который вместо того чтобы продолжить дело отца и тоже стать биндюжником, открыл леденцовую фабрику.
«Разве это мужское дело? Сахаром заведовать? – возмущался дед. – Мужчина должен работать на свежем воздухе, на природе». При этом он обнажал бицепс или же поводил плечами, да так, чтобы подчеркнуть ширину своих неимоверных плеч. Или же ненавязчиво клал свой мощный кулак на стол.
Отец на его выпады не реагировал. Он обожал свою фабрику и проводил там все дни напролёт. Фабрика приносила большие деньги, и только это оправдывало занятие сына в глазах Герше.
В отличие от матери, дед Герше меня полюбил сразу, возможно, из-за родового имени или же из-за моей тяги к физическим упражнениям. Я думаю, что он видел во мне истинного продолжателя рода Мордко Кагана. Мать не ошиблась, дав мне такое имя, тем самым обеспечив мне внимание и любовь деда. Но она поступила ещё умнее, записывая моё рождение в метрике. По документам она дала мне имя Макс. Откуда взялся этот Макс, никто не знал. У нас была немецкая книжка, Max und Moritz, про непослушных мальчиков Макса и Морица. Но чтобы назвать ребёнка в честь хулигана из немецкой книги? Таких имён в Белой Церкви просто не было. Однако Макс соответствовал еврейской традиции, первая буква была такой же, как и у традиционного имени, а о том, что на самом деле я всегда был Мордехаем, знали только самые близкие. Это действовало как своего рода оберег. Так и был я Мордехаем-Максом, пока не пошёл в школу. А в школе про Мордехая уже не знал никто, я представлялся только Максом, и потом даже сам стал забывать про то, что настоящее моё имя было Мордко, и сделался я Максом на всю свою оставшуюся