станешь как я! Таким же сильным», – обещал мне дед. И я мечтал стать таким же, как он.
Дед поощрял меня и мои упражнения. Мать же, проходя мимо, только вздыхала и неодобрительно мотала головой.
Биндюжники-Пугачевские отличались ещё одним качеством. Среди них было много алкоголиков. Напасть эта моего отца миновала и проявилась уже у моих братьев, проскочив поколение. Дед же мой Герше был запойным алкоголиком. До пяти лет я никогда не видел деда пьяным, да и не осознавал, что в употреблении спиртного было что-то недостойное. Дед Герше, видимо, старался напиваться поаккуратней, вдали от внуков, или же я был слишком мал, чтобы что-то заметить. Весной же 1917-го я обнаружил деда, который валялся около входной двери, прямо в пыли. Мне было всего пять лет, но я всё отлично помню. Вскоре после этого события в Белой Церкви начали происходить погромы и постоянная смена власти.
Так вот, весной 1917-го дед мой валялся около дома без сознания, и видеть его огромное тело в таком состоянии было дико для меня. Ведь дед был самым сильным, самым крепким, мог всё на свете и был моим главным учителем. Как мог он дойти до такого зверского состояния? Я очень испугался и заплакал. Я подумал, что дед умер, и побежал к матери, чтобы она что-то предприняла. Мать меня успокоила и тут же увела от непристойного зрелища. Мне запомнилось ещё и то, что мать не подошла к деду, и даже не пощупала его пульс, чтобы убедиться в том, что он жив. Она позвала бабушку Рейзль, которая уволокла деда внутрь двора. Каким образом маленькая бабушка сумела затащить огромного деда внутрь двора, я не знаю. Мать же к тому времени уже привыкла к таким буйствам свёкра и не ввязывалась его спасать. После этого я лучше стал понимать отношения матери со свёкрами. Я думал, что мать побаивалась деда. Но потом понял, что она просто его избегала, зная его склонность к пьянству и неуравновешенный характер.
Бабушку Рейзль я помню плохо. По рассказам близких, она была мягкой, тихой женщиной. Мать о ней говорила мало, да и что можно ожидать от бывшей невестки. Иногда намекали, что бабушка Рейзль была женщиной забитой, а не тихой, и что буйный нрав деда совершенно её подавлял. Видимо, так оно и было, потому что если деда я помню чётко, то бабушку Рейзль не помню почти совсем. Либо она меня особо не выделяла, либо просто мало участия принимала в нашем воспитании, а жила мышиной жизнью где-то в углу, опасаясь взбаламутить своего неуёмного мужа.
Тогда жизнь ещё казалась мне спокойной и предсказуемой. А потом Белая Церковь стала адом на земле. В наш город пришли погромы. Дом наш, стоявший в самом центре, около Базарной площади, стал подвергаться чуть ли не ежедневным атакам. Я всё порывался поучаствовать в митингах и сборищах, которые проходили как раз на Базарной площади. Как ни пыталась меня удержать мать, я сбегал от неё и умудрялся бывать на площади по несколько раз в день, и подслушивать, что же там происходило. Я хорошо помню, как какой-то моряк, которого