вообще нет «заграницы» – ты везде дома.
Но самыми «твоими» остаются для меня фотографии, которые сделала ты. Фотограф ты классный. Не только в смысле техники съемки, но и по степени внутренней раскованности. Рассматривая эти снимки, я становлюсь – пусть и ненамного, но – тобой.
Естественно, что на большинстве твоих фотографий – море и небо, а берега, корабли и кораблики, плывущие по морю, – только подсобный материал для выявления сюжета их бескрайности. Я удивлялся когда-то настойчивости Виктора Конецкого, с которой он останавливал стремительное течение своей путевой («морской») прозы, чтобы в очередной раз описать морской пейзаж. Конецкий был одним из лучших мастеров современной прозы, и он не мог не видеть, насколько неподъемными для читателя, разогретого движением его сюжета, будут здесь страницы медитативной прозы, но остановить руку был не в состоянии. Почему так, я понял, когда сам оказался в море и почувствовал, что не могу избавиться от настоятельнейшей потребности снимать его постоянно. Состояние моря менялось каждые несколько часов, но, увы, поймать постоянное движение света, цвета, пространства мне оказалось не по силам. А на твоих фотографиях море всегда разное, и я, рассматривая фотографии, чувствую себя стоящим рядом с тобой на палубе, как и ты завороженным тем, что нам показывает небо и море.
Или вот еще фото: парус. Вроде как ничего особого – вертикально поставленный кадр, в который ты вместила уходящий в небо клин паруса и нажала на спуск, – однако на самом деле это снимок исповедальный. Снимок-декларация. Тут все дело в том, что именно ты снимала. А снимала ты – ветер. Ветер, выгнувший полотнище паруса. Ты выстроила кадр так, чтобы взгляд сосредотачивался на напряжении ткани, которое рождало бы ощущение плотности ветра, которое – плотность ветра – это стремительность скольжения твоей яхты. Которая, в свою очередь, – твой кайф преодоления, твой кайф подчинения себе пространства.
А вот неожиданная фотография: поднимающийся по ступенькам на свет из темноты трюма, где ты разместила своих московских гостей, поэт Аркадий Штыпель, прищурившийся от солнечного блеска на воде, чуть ссутулившийся, отчего фигура его с повернутой и чуть наклоненной головой образует знак вопроса: «Господи, где это я?.. Неужели?!!»
Ну а теперь про то, что, собственно, и усадило меня за этот текст, – про страшное.
Тональность моего повествования вроде как должна отсылать к жанру любовного романа в письмах. Так вот – нет. Это уже все изначально – проза «сетевая». Рожденная «цифрой», особым пространством, в котором нас с тобой нет вообще – есть только разные сочетания цифр.
Признаюсь, хотя в этом стыдно признаваться, что реальные слагаемые того нашего «расставания» на реальной площади под реальным небом, когда за моей спиной мимо бронзового Пушкина и чугунных фонарей текла толпа, полуголая по случаю дикой жары, уже неделю